Сокровищница тайн - [10]

Шрифт
Интервал

Разве это вода, что за пищу вручает нам бедный?
Уничтожь, небосвод, этот ряд нам ненужных узлов,
Препоясавших пояс! Щадить ли метателей слов?
Ты мизинцем ноги развязать каждый узел во власти.
Наши руки бессильны. Избавь нас от этой напасти!
Те, что ждут серебра, а за золото на смерть пойдут, —
Лишь одно серебро, а не золото людям несут.
Кто за деньги отдаст то, что светит светлее, чем пламень,
За сияющий жемчуг получит лишь тягостный камень.
Что еще о «премудрых»? Ну, что мне промолвить о них?
Хоть восходят высоко, они ведь пониже других.
Тот, носивший парчу, тот, кто шаху казался любезным,
Все же в час неизбежный куском подавился железным[54].
Тот, кто был серебром, тот, кто к золоту ртутью не льнул,
От железа Санджара — ведь он — серебро! — ускользнул[55].
Речью созданный мед отдавать за бесценок не надо,
Не приманивай мошек. Для них ли вся эта услада!
Не проси. Ведь за верность без просьбы получишь дары.
Для молитвы в стихах нужно должной дождаться поры.
До поры, как Закон[56] не почтит тебя благостным светом,
Не венчайся ты с песней. Смотри же, запомни об этом!
Возведет тебя песня на лотос предельных высот,
И над царствами мысли высоко тебя вознесет.
Коль закон осенит твою песню высокою сенью,
В небесах Близнецы не твоей ли оденутся тенью?
Будет имя твое возвеличено. Ведает мир,
Что «владеющий ладом в эмирстве речений — эмир».
Небосводу не надо к тебе наклоняться. В угоду
Светлым звездам твой стих будет блеском сродни небосводу.
С головою поникшей ты будь, как подобье свечи.
Днем холодный всегда, пламенеющим будь ты в ночи.
Если мысль разгорится в движенье и жарком и верном,
Станет ход колеса, как движение неба, размерным.
Без поспешности жаркой свою облюбовывай речь,
Чтобы к выбору речи высокое небо привлечь.
Если в выборе медлишь и ждешь ты мучительно знанья,
Лучший лад обретешь ты: дадутся тебе указанья.
Каждый жемчуг на шею ты не надевай, погоди!
Лучший жемчуг, быть может, в своей ты отыщешь груди.
Взвивший знамя подобное — шар у дневного светила
Отобрал[57], — и луна, с ним играя, свой мяч упустила.
Хоть дыханье его не горело, не мчалось оно,
То, что создано им, все ж дыханьем горящим полно.
В вихре мыслей горя, он похитил — об этом ты ведай —
Все созвездья, хоть сам пристыжён будет этой победой.
Из крыла Гавриила коня он себе сотворил,
И перо-опахало вручил ему сам Исрафил.
Пусть посевов твоих злой урон от нашествия минет!
Пусть конца этой нити никто у тебя не отнимет!
Ведь с инжиром поднос стал ненужным для нас потому,
Что все птицы из сада мгновенно слетелись к нему.
Прямо в цель попадать мне стрелою певучей привычно.
На меня посмотрите. Творенье мое — необычно.
Мною келья стихам, как основа их мысли, дана.
Дал я песне раздумье. Приемных не знает она.
И дервиш и отшельник — мои не прельстительны ль чары?
Устремились ко мне. Не нужны им хырка и зуннары.
Я — закрытая роза: она в ожиданье, что вот
На ее лепестки ветерок благодатный дохнет.
Если речи моей развернется певучая сила —
То молва обо мне станет громче трубы Исрафила.
Все, что есть, все, что было, мои услыхавши слова,
Затрепещет в смятенье от властного их волшебства.
Я искусством своим удивлю и смущу чародея,
Обману я крылатых, колдующим словом владея.
Мне Гянджа — Вавилон, тот, которым погублен Харут.
Светлый дух мой — Зухра, та, чьи струны в лазури поют.
А Зухра есть Весы, потому то мне взвешивать надо
Речь духовную. В этом от всех заблуждений ограда.
В чародействе дозволенном пью я рассветов багрец,
Вижу свиток Харута. Я новый Харута писец.
Я творю, Низами, и своих я волшебств не нарушу.
Чародейством своим в песнопевца влагаю я душу.

О НАСТУПЛЕНИИ НОЧИ И ПОЗНАНИИ СЕРДЦА


Солнце бросило щит, и щитом черной тени земля
Пала на воду неба, прохладу ночную суля.
Сердце мира стеснилось. Светило так тяжко дышало.
Ниспаданье щита все вокруг с желтым цветом смешало.
И, спеша, войско солнца — его золотые лучи —
Над его головою свои обнажило мечи.
Если падает бык[58], хоть он был ожерельем украшен,
Все клинки обнажают. Ведь он уже больше не страшен.
Месяц — нежный младенец — за ночь ухватился, а та
Погремушку мерцаний пред ним подняла неспроста:
Ей самой был тревожен сгустившийся мрак, и для мира
Не жалела она серебро своего элексира.
И дыханьем Исы стал простор благовонный, земной;
Светлой влагой он залил пылание страсти ночной.
И смягчились настоем страдания мира больного,
И о сумраке страстном он больше не молвил ни слова.
Сколько крови он пролил! О, сколько ее он хранил!
Он простерся на ложе, и стал он чернее чернил.
И сказала судьба, все окинувши взором проворным:
«Мир с неверными схож, потому-то и сделался черным[59]
И мгновение каждое эта ночная пора
Лицедейство творила, и кукол мелькала игра.
И луна то белела, то в розах подобилась чуду,
И Зухры яркий бубен дирхемы разбрасывал всюду.

* * *
Я в полуночной мгле, что была распростерта кругом,
Был в саду соловьем. Но мечтал я о саде другом.
С кровью сердца сливал я звучание каждого слова;
Жар души раздувал я под сенью полночного крова.
И, прислушавшись к слову, свою я оценивал речь,
И смогли мои мысли меня к этой книге привлечь.
И услышал я голос: «Ты с мыслями спорить не смеешь,
То возьми ты взаймы, что отдать ты бесспорно сумеешь.

Еще от автора Низами Гянджеви
Из персидско-таджикской поэзии

Небольшой сборник стихов Ильяса ибн Юсуф Низами (1141–1211), Муслихиддина Саади (1184–1292), Абдуррахмана Джами (1414–1492), Афзаладдина Хакани (1121–1199) и Насира Хосрова (1003–1123). .


Искандер-наме

Низами считал поэму «Искандер-наме» итогом своего творчества, по сравнению с другими поэмами «Хамсе» она отличается некоторой философской усложнённостью. Поэма является творческой переработкой Низами различныхсюжетов и легенд об Искандере —Александре Македонском, образ которого Низами расположил в центре поэмы. С самого начала Александр Македонский выступает как идеальный государь, воюющий только во имя защиты справедливости.


Родник жемчужин

В книгу вошли стихотворения и отрывки из поэм персидских и таджикских поэтов классического периода: Рудаки, Фирдоуси, Омара Хайяма, Саади, Хафиза, Джами и других, азербайджанских поэтов Хакани и Низами (писавших на фарси), а также персоязычного поэта Индии Амира Хосрова Дехлеви.


Хосров и Ширин

Содержание поэмы «Хосров и Ширин» (1181 год) — всепоглощающая любовь: «Все ложь, одна любовь указ беспрекословный, и в мире все игра, что вне игры любовной… Кто станет без любви, да внемлет укоризне: он мертв, хотя б стократ он был исполнен жизни». По сути это — суфийское произведение, аллегорически изображающее стремление души к Богу; но чувства изображены настолько живо, что неподготовленный читатель даже не замечает аллегории, воспринимая поэму как романтическое любовное произведение. Сюжет взят из древней легенды, описывающей множество приключений.


Любовная лирика классических поэтов Востока

В книгу включены стихи классических поэтов средневекового Востока — арабских, персидских, турецких — о любви.Крупнейшие мастера восточной лирики сумели взволнованно и проникновенно, с большой художественной силой рассказать о радостях и трагедиях, которыми отмечена подлинная любовь.


Лейли и Меджнун

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Книга дворцовых интриг. Евнухи у кормила власти в Китае

Эта книга необычна, потому что необычен сам предмет, о котором идет речь. Евнухи! Что мы знаем о них, кроме высказываний, полных недоумения, порой презрения, обычно основанных на незнании или непонимании существа сложного явления. Кто эти люди, как они стали скопцами, какое место они занимали в обществе? В книге речь пойдет о Китае — стране, где институт евнухов существовал много веков. С евнухами были связаны секреты двора, придворные интриги, интимные тайны… Это картины китайской истории, мало известные в самом Китае, и тем более, вне его.


Рассказы о необычайном. Сборник дотанских новелл

В сборник вошли новеллы III–VI вв. Тематика их разнообразна: народный анекдот, старинные предания, фантастический эпизод с участием небожителя, бытовая история и др. Новеллы отличаются богатством и оригинальностью сюжета и лаконизмом.


Лирика Древнего Египта

Необыкновенно выразительные, образные и удивительно созвучные современности размышления древних египтян о жизни, любви, смерти, богах, природе, великолепно переведенные ученицей С. Маршака В. Потаповой и не нуждающейся в представлении А. Ахматовой. Издание дополняют вступительная статья, подстрочные переводы и примечания известного советского египтолога И. Кацнельсона.


Тазкират ал-аулийа, или Рассказы о святых

Аттар, звезда на духовном небосклоне Востока, родился и жил в Нишапуре (Иран). Он был посвящен в суфийское учение шейхом Мухд ад-дином, известным ученым из Багдада. Этот город в то время был самым важным центром суфизма и средоточием теологии, права, философии и литературы. Выбрав жизнь, заключенную в постоянном духовном поиске, Аттар стал аскетом и подверг себя тяжелым лишениям. За это он получил благословение, обрел высокий духовный опыт и научился входить в состояние экстаза; слава о нем распространилась повсюду.


Когда Ану сотворил небо. Литература Древней Месопотамии

В сборник вошли лучшие образцы вавилоно-ассирийской словесности: знаменитый "Эпос о Гильгамеше", сказание об Атрахасисе, эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль и другие поэмы. "Диалог двух влюбленных", "Разговор господина с рабом", "Вавилонская теодицея", "Сказка о ниппурском бедняке", заклинания-молитвы, заговоры, анналы, надписи, реляции ассирийских царей.


Средневековые арабские повести и новеллы

В сборнике представлены образцы распространенных на средневековом Арабском Востоке анонимных повестей и новелл, входящих в широко известный цикл «1001 ночь». Все включенные в сборник произведения переводятся не по каноническому тексту цикла, а по рукописным вариантам, имевшим хождение на Востоке.


Семь красавиц

"Семь красавиц" - четвертая поэма Низами из его бессмертной "Пятерицы" - значительно отличается от других поэм. В нее, наряду с описанием жизни и подвигов древнеиранского царя Бахрама, включены сказочные новеллы, рассказанные семью женами Бахрама -семью царевнами из семи стран света, живущими в семи дворцах, каждый из которых имеет свой цвет, соответствующий определенному дню недели. Символика и фантастические элементы новелл переплетаются с описаниями реальной действительности. Как и в других поэмах, Низами в "Семи красавицах" проповедует идеалы справедливости и добра.Поэма была заказана Низами правителем Мераги Аладдином Курпа-Арсланом (1174-1208)


Пять поэм

За последние тридцать лет жизни Низами создал пять больших поэм («Пятерица»), общим объемом около шестидесяти тысяч строк (тридцать тысяч бейтов). В настоящем издании поэмы представлены сокращенными поэтическими переводами с изложением содержания пропущенных глав, снабжены комментариями.«Сокровищница тайн» написана между 1173 и 1180 годом, «Хорсов и Ширин» закончена в 1181 году, «Лейли и Меджнун» — в 1188 году. Эти три поэмы относятся к периодам молодости и зрелости поэта. Жалобы на старость и болезни появляются в поэме «Семь красавиц», завершенной в 1197 году, когда Низами было около шестидесяти лет.