Сокровищница тайн - [9]

Слов поток развернулся; всезнающий, не был он мал.

Слово страсти — душа. Мы — лишь только дыхание слова.

Мы приходим к нему под сияньем всезвездного крова.

Нити связанных мыслей, ночную развеявших мглу,

Много слов привязали к стремительной птицы крылу.

В том саду, над которым предвечные звезды повисли,

Что острее, чем слово толкующих тонкие мысли?

Ведай: слово — начало и ведай, что слово — конец.

Многомудрое слово всегда почитает мудрец.

Венценосцы его венценосцем всевластным назвали.

Мудрецы же его доказательством ясным назвали.

И порою оно величавость дает знаменам.

И порою его прихотливый рисует калам.

Но яснее знамен оно часто вещает победы,

И калама властней вражьим странам несет оно беды.

И хоть светлое слово не явит благой красоты

Почитателям праха, чьи праздные мысли пусты, —

Мы лишь в слове живем. Нас объемлет великое слово.

В нем бесследно сгореть наше сердце всечастно готово.

Те, что были, как лед, засветили им пламенник свой,

А горящие души его усладились водой.

И оно всех селений отраднее в этом селенье,

И древней, чем лазурь, и, как небо, забыло о тленье.

С цветом выси подлунной и шири не сходно оно,

С языками, что слышатся в мире, не сходно оно.

Там, где слово свой стяг поднимает велением бога,

Там несчетны слова, языков там несчитанных много.

Коль не слово сучило бы нити души, то ответь,

Как могла бы душа этой мысли распутывать сеть?

Весь предел естества захватили при помощи слова.

Письмена шариата скрепили при помощи слова.

Наше слово имел вместе с золотом некий рудник.

Пред менялою слова он с этой добычей возник.

«Что ценней, — он спросил, — это ль золото, это ли слово?»

Тот сказал: «Это слово». — «Да, слово!» — промолвил он снова.

Все дороги — до слова. Весь путь неземной для него.

Кто все в мире найдет? Только слово достигнет всего.

Слов чекань серебро. Деньги — прах. Это ведаем все мы.

Лишь газель в тороках у блестящего слова — дирхемы.

Лишь оно на престол столько ясных представило прав.

И держава его всех земных полновластней держав.

Все о слове сказать паше сердце еще не готово.

Размышлений о слове вместить не сумело бы слово.

Пусть же славится слово, пока существует оно!

Пусть же всем, Низами, на тебя указует оно!

ПРЕВОСХОДСТВО РЕЧИ, НАНИЗАННОЙ В ДОЛЖНОМ ПОРЯДКЕ, ПЕРЕД РЕЧЬЮ, ПОДОБНОЙ РАССЫПАННЫМ ЖЕМЧУГАМ

Если россыпи слов, что размерной не тешат игрой

Те, что чтут жемчуга, жемчугами считают порой,

Тонких мыслей знаток должен знать, что усладою верной

Будет тонкая мысль, если взвешенной будет и мерной.

Те, что ведают рифмы, высоко влекущие речь,

Жемчуга двух миров могут к речи певучей привлечь.

Двух сокровищниц ключ, — достижений великих основа,

Есть язык искушенных, умеющих взвешивать слово.

Тот, кто меру измыслил к напевам влекущую речь,

Предназначил искусным блаженство дающую речь.

Все певцы — соловьи голубого престола, и с ними

Кто сравнится, скажи? Нет, они не сравнимы с другими.

Трепеща в полыханье огня размышлений, они

Сонму духов крылатых становятся часто сродни.

Стихотворные речи — возвышенной тайны завеса —

Тень речений пророческих. Вникни! Полны они веса.

В том великом пространстве, где веет дыханье творца,

Светлый путь для пророка, а далее — он для певца.

Есть два друга у Друга, чья светлая сущность едина[50].

Все слова — скорлупа, а слова этих двух — сердцевина.

Каждый плод с их стола — ты приникнуть к нему поспеши

Он не только лишь слово, он свет вдохновенной души.

Это слово — душа. Клювом глины ее исторгали[51].

Мысли кажет оно. Зубы сердца его разжевали.

Ключ речений искусных не стал ли водою простой?

От певцов, что за хлеб разражаются речью пустой?

Но тому, для кого существует певучее слово,

Дан прекрасный дворец. Он приюта роскошней земного.

И к коленам своим наклоняющий голову — строг.

Не кладет головы он на каждый приветный порог.

Жарким сердцем горя, на колена чело он положит, [52]

И два мира руками зажать он, как поясом, сможет.

Если он, размышляя, к коленам склоняет лицо,

Он в раздумье горячем собой образует кольцо.

И, свиваясь кольцом, в бездну вод повергает он душу,

И затем, трепеща, вновь ее он выносит на сушу.

То в кольце созерцанья горит он, спешит он, — и вот

Он вдевает кольцо даже в ухо твое, небосвод![53]

То в ларец бирюзовый — уменья его и не взвесить! —

Только шарик вложив, из него достает он их десять.

Если конь его мчится и взлета страшна высота,

Его дух, замирая, его лобызает уста.

Чтоб достичь рудника, где свои добывает он лалы,

Семь небес он пробьет, совершая свой путь небывалый.

Как согласных детей, он слова собирает, — и рад

Их к отцу привести. Их отец — им излюбленный лад.

Свод небесный идет, изгибаясь, к нему в услуженье;

Тяжкой службы тогда незнакомо певцу униженье.

И становится благом напев его дышащих слов,

И любовью становится множества он языков.

Тот, кто образ рождает и мчится за образом новым,

Будет вечно прельщаться его вдохновляющим словом.

Пусть его Муштари чародейств поэтических чтут.

Он подобен Зухре. Им повержен крылатый Харут.

Если речи поклажа для дерзостных станет добычей,

Речь унизят они; это всадников низких обычай.

Их набеги готовы мой разум разгневанный сжечь!

Украшатели речи лишают достоинства речь.

Сердца плод, что за душу певец предлагает победный, —