Сократ. Введение в косметику - [53]

сделать; и после Сократа не было ещё гениев именно потому, что все продолжавшие дело Сократа так же, как и он, хотели и пытались, но не умели. Гениальность второго будет в том, что он сумеет, выработает умение делать философию земной; а сделать её земной – это значит сделать её пригодной для человека вообще, а не для немногих сократов и аристиппов; суметь это сделать – не значит говорить, убеждать, проповедовать её пригодность для всякого человека, – проповедь есть доказательство неумения; уметь – значит быть в состоянии когда угодно взяться за дело с полной и безошибочной уверенностью, что доведёшь дело до конца. Уметь сделать философию земной – значит смело браться за любого человека и добиться того, что для него будет аксиомой положение: «как бы земля ни была плоха, но она единственный существующий и возможный мир, и она настолько хороша, что на ней стоит оставаться и действовать, но не настолько хороша, чтобы стоило во что бы то ни стало цепляться за жизнь». И тот, кто сумеет это сделать, будет вторым гением. Будет ли он, как и первый, сочтён преступным и сожжён на костре и за то, что он нашёл такое умение, и за то, что он осмелился быть гением, – не знаю; но, по всей вероятности, так будет. Люди не терпят соседства с более могучим, чем они, если только чувствуют возможность безнаказанно уничтожить его; если же они этого не чувствуют, они боятся его и поклоняются ему как богу; люди не выносят промежутка между собой и богами; силена, демона, гения люди боялись и считали богом, пока он бегал по лесам и был неуязвим; но когда силен стал человеком, когда гений вошёл в Сократа, люди почувствовали свою силу над ним и сожгли на костре. Гениальность Сократа в том, что он увидел возможность сделать людей единственными реальными богами или по крайней мере божествами, демонами, и тем свергнуть власть над людьми фантастических богов. Двадцать веков до Сократа миф указывал людям на то, что они – гиганты, дети Земли, долженствующие для своего счастья свергнуть власть Неба; лишь Сок рат услышал призыв мифа, почувствовал в себе гиганта, единственное реальное божество, сына не Неба, а Земли, гения, и призывал людей пробуждать в себе гигантов, почувствовать себя детьми Земли, свергнуть власть Неба. Гениальность Сократа в том, что он осознал в себе гиганта; но люди, считающие себя детьми Неба, вступились за Небо и умертвили первого гиганта, первого гения; первым дерзнувший увидеть в человеке земное божество, Сократ поплатился жизнью потому, что не умел пробудить гиганта в человеке и оказался единственным гигантом среди миллионов лилипутов.

И ещё двадцать веков после Сократа ходит миф о гигантах и рассказ об единственном реальном гиганте, павшем так же, как пали те, – в борьбе с Небом. Ходит миф, пока не родится новый гений, который также почувствует в себе гиганта; ведь мало быть гигантом, – надо быть гениальным гигантом, чтобы сделать большее, чем то, что сделали прежние гиганты; потому что только гений делает по новому. Новый гений будет уметь пробуждать в людях гигантов, – но и он падёт, и он сгорит на костре, выпьет цикуту, потому что уметь – ещё не значит сделать; мало сделать миллионы людей гигантами, чтобы избежать костра, и для того, чтобы сделать это, придёт третий гений, который воспользуется умением второго.

…«Гениальный всегда циник»? – Да, это было бы верно, если бы ещё древние не различали добрых и злых демонов, добрых и злых гениев. А злые гении действительно существуют, и их больше, чем добрых, только люди неправильно оценивают гениев, и злых (вредных для людей, уменьшающих их радость) называют добрыми, а добрых (полезных, увеличивающих радость для людей) считают злыми. До сих пор речь шла только о добрых гениях, гениях земли, гениях радости. Сократ до сих пор был единственным добрым гением; но если надо было более двух тысячелетий, прежде чем люди начали понимать, что он был добрый гений, то это только потому, что против него действовали многие злые гении, гении неба; и первый из них – Платон. Добрые гении – это действительно циники, для них нет ничего слишком серьёзного, и они хотят сделать людей радующимися; они хотели бы всю жизнь каждого человека превратить в сплошной танец, но если это невозможно, – то труд, борьбу сделать похожими на танец. Злые гении – это аскеты, для них нет ничего малосерьёзного, всё очень серьёзно, они хотят, чтобы все люди ходили, приставивши палец ко лбу; если бы было возможно, они хотели бы всю жизнь людей превратить в непрерывный суровый труд и борьбу, но если уж это невозможно, если человек нуждается в отдыхе, – то отдых сделать похожим на труд, серьёзным; улыбка недопустима; вместо неё ещё можно разрешить мечтательность; но самое лучшее, если все люди будут непрерывно плакать. Добрый гений – смеющийся философ-циник; злой гений – плачущий философ-аскет. Добрый гений – не ошибающийся мудрец; злой гений – во всём ошибающийся (потому и всегда серьёзный) энтузиаст. И в том, что он – гениальный энтузиаст, лежит причина признания людьми злого гения добрым и доброго гения злым: мудрец – учитель, а гениальный мудрец – учитель циник, смеющийся и не слишком (для него нет «слишком») озабоченный успехом своего учения; энтузиаст – проповедник, а гениальный энтузиаст – проповедник-аскет, больше чем слишком озабоченный результатом проповеди. Обучение – это взращивание плодового дерева из семени; проповедь – установка искусственного дерева с развешанными на нём золочёными плодами. Там долгое ожидание, скучная работа и в результате крючковатое дерево с невзрачными плодами; здесь – сразу стройное деревцо с очень соблазнительными плодами; правда, и здесь ожидание, но ожидание после того, как плоды уже соблазнили; правда, там, если плоды созрели, их можно есть, а здесь готовые плоды обещаются в будущем, «в конце святок, если дети будут хорошо себя держать», но кончатся святки с концом жизни; если же раньше, и если дети получат плоды, то они окажутся несъедобными. И всё-таки преимущество на стороне проповедников, особенно по количеству привлечённых к данным воззрениям лиц; учатся единицы, слушают проповедь миллионы. Потому-то гигант и остаётся в течение двадцати веков одиноким; потому-то дело Сократа и трудно, что очень легко дело энтузиастов-проповедников, и их много, и что привести к ошибке легче, чем освободить от ошибки; а сделать так, чтобы человек вообще не ошибался, – это почти бесконечно трудно. И главное – это то, что