Сократ. Введение в косметику - [51]

), никогда не будет он искусным в речи, поскольку это возможно человеку»; последнее замечание введено для того, чтобы незаметно перейти к мыслям, не бывшим в первоначальном изложении, – оно переводит внимание читателя на трудность работы оратора, и Платон продолжает, увлекая читателя: «Он никогда не достигнет этого без усиленных занятий», после чего идёт цитированное место: «За них приниматься должен здравомыслящий…» и т. д., – без всякой связи и с трудностью работы оратора и с изложенным ранее; здесь уже не белые нитки, а чёрт знает что – два куска разноцветной материи, нисколько не прилаженных друг к другу даже по форме, разрозненных, несшитых, но так искусно положенных один на другой Платоном, что он мог быть спокойным: читатель, этот нетребовательный покупатель, не только не заметит прорехи в платье, а ещё и восхитится его разношёрстностью всецело полагаясь на первоклассного портного Платона: значит, так и надо, раз он так делает. Нелогичность перехода, его крайняя натянутость поразительна, – и надо отдать справедливость гению Платона, рискнувшего на такой переход: самых умных читателей он должен был считать дураками в сравнении с собой, чтобы рискнуть, – и всё-таки рискнул, и знал, что рискует очень мало; но, чтобы знать это, как глубоко должен был он проникнуть в психологию людей! Какими тонкими расчётами должен был он руководиться! Ведь конечно, при желании он мог бы сделать гораздо более логичный, безупречный переход от софистической риторики к служению богам; но Платон, видимо, научился от Сократа и его глумлению над людьми, его любви к эксперименту над человеческой глупостью и близорукостью, наслаждению, которое испытывал Сократ, исследуя последние грани человеческого понимания; Платону, как и Сократу, доставляло неизъяснимое наслаждение одурачить человека так, чтобы видно было, насколько он дурак, не скрывать своё глумление за непроницаемой стеной, а наоборот, сделать его как можно более отчётливым, поставить между людьми и собой тонкую прозрачную перегородку хитрости. Платон и Сократ знают, что пока перегородка цела, она заглушает их глумление, и люди посматривают на них нежными барашками; прорвётся, – и люди разъярёнными тиграми бросятся на насмешников, растерзают их. Но перегородка может быть прорвана только силой бьющегося о неё человеческого понимания; и наслаждение в том и состоит, чтобы утоньчить перегородку до последних пределов, до того, что чувствуешь: ошибиться на толщину стенок мыльного пузыря – и человеческое понимание прорвётся. Это не наслаждение от выгоды, полученной обманом; это не наслаждение кошки, играющей с полупридушенной, но ещё жаждущей жить мышью; это не наслаждение бессердечного охотника последними отчаянными прыжками зайца, которому уже некуда деться, потому что он окружён собаками; это даже не невинное наслаждение взрослого наивностью ребёнка, верящего всем его шутливым обманам. Нет, это наслаждение мощью человеческого ума, проявляющейся во всей полноте при встрече обнажённого безоружного человека с голодным тигром: здесь человек имеет одно оружие, одно средство остаться живым – хитрый ум: исход встречи – надёжнейший критерий ума человека: погиб человек – значит он принадлежал к серому большинству; спасся израненным – талантлив; ушёл невредимым – гениален; приехал верхом на ласкающемся, лижущем руки тигре – тогда ему одно имя: сверхчеловек или коротко, в нарицательном смысле – гипер-Сократ. Сократ и Платон встретились с голодным тигром вместе, будь один из них меньше, чем гениальный, худший напортил бы лучшему и оба могли бы погибнуть. Но встретились два гения, и стало: Сократ + Платон = сверхчеловек.

* * *

Очень возможно, что Сократ готовил себе преемника в лице Платона, привил ему любовь к исследованию человеческой глупости и вдохновил его к написанию «Апологии» и «Федра» как поучительной загадки, заданной человечеству на ряд веков: пусть человечество измерит когда-нибудь свою глупость количеством веков, которое потребуется ему для решения загадки.

Но «Апология» и «Федр» у Платона – исключение; в большинстве случаев Платон пользуется софистикой и хитростью не в целях исследования, не как циник, а как ханжа. Сократ ошибся в Платоне: натура Платона влекла его не к цинизму, а к ханжеству. Платон освободился под влиянием Сократа от всего святого, для него перестало существовать слишком серьёзное; но влияние Сократа было непродолжительным, и натура взяла своё: для Платона стало очень серьёзным делом создать у людей впечатление о себе как о святом, поэтому он вывернул Сократа в себе наизнанку, а циник навыворот – это ханжа; в Платоне циник стал ханжой, и идеализм Платона есть только ханжество.

Часть вторая для людей, ещё не слишком заплесневевших: От Сократа к косметике

«Рита. А ты добрый, ты хороший? Арлекин. Это серьёзные люди бывают добрые и злые, хорошие и плохие. А я – я весёлый, забавный, вселенский шалун. Я не знаю ни зла, ни добра, знаю только веселье да смех. А когда я не могу смеяться, я плачу, но и слёзы мои веселье, баловство, шалость. Я плачу не за себя, я плачу за людей. Я человек – игрушка. Я могу всё».