Сократ. Введение в косметику - [55]

поскольку пригодность определяется на основании объективного критерия полезности: ведь человеческая глупость к тому и сводится, что представление о полезности не совпадает с действительной полезностью данной вещи, и Сократ должен был знать, что ошибочные представления так вкоренились в человека, что было бы безрассудной надеждой искоренить их одной беседой. Вот эта-то безрассудная надежда и была роковой ошибкой Сократа. Сократ учёл, что потребителем его философии может быть всякий, в ком будут искоренены ошибочные представления о полезности, но он не учёл, что одной беседой легко вкоренить новые ошибки, но нельзя искоренить (а прочно – тем более) старые, годами слагавшиеся ошибки; он не учёл и того, что «может быть потребителем» – это ещё совсем не совпадает с «будет потребителем»; он не учёл, наконец, и того, что именно для его философии, требующей больших самодеятельных дополнений со стороны её потребителя, разница в величине радиуса круга возможных и действительных потребителей должна быть особенно большой, настолько большой, что второй радиус по сравнению с первым можно было бы принять равным почти нулю. Ошибка Сократа в том, что он считал свои беседы с первым встречным крайне полезными для этого встречного и видел в них лучшую форму осуществления своего дела, а в действительности они были совершенно бесполезны для собеседника и губительно вредны для дела Сократа. Если говорить о трагедии Сократа, то она была не в том, что люди умертвили как преступника лучшего и полезнейшего человека; трагедия Сократа (да и не Сократа только, а людей вообще) в том, что гениальнейшее изобретение, сложнейшая машина, долженствующая осчастливить людей, продуманная до мельчайших деталей, взорвалась и раздавила обломками изобретателя из-за одной его ошибки, из-за того, что он повернул рычаг не в ту сторону.

Пригодное для масс принимается массами с большим трудом, чем непригодное; и даже если бы удалось довольно легко привить массам пригодное для них, то они превратили бы его в непригодное путём примешивания другого непригодного, и это было бы ещё хуже, потому что вину за непригодность они сложили бы на пригодное. Только очень длительным и кропотливым трудом можно сделать философию, пригодную для масс, действительной философией масс. Философия, пригодная для немногих личностей, может быстро оказаться философией масс потому, что таковой она становится благодаря ошибкам, и потому, что для её распространения достаточны проповедники. Для превращения философии, пригодной для масс, в философию масс, нужны учителя, и нужно многих и хороших учителей; поэтому философия, пригодная для масс, должна пережить длительную эпоху, в которую она является только философией отдельных личностей, прежде чем она сможет стать философией масс. Этого не учёл Сократ и тем задержал осуществление своего гениального замысла на двадцать пять веков; всю свою энергию он истратил на бесполезные увещевания массовой личности, вместо того, чтобы всю её сосредоточить на подготовке хотя бы десятка лиц, которые всецело и твёрдо стояли бы на точке зрения философии Сократа и могли бы, не искажая, но лишь дополняя, совершенствуя, медленно, но верно увеличивать круг потребителей и распространителей этой философии. Идя этим путём, можно было бы с большой долей вероятности ожидать через два века уже миллиона лиц, стоящих на правильном пути земной философии. Сократ не создал и, видимо, не заботился о подготовке продолжателей своего дела, ограничившись помощью своим ученикам в выработке пригодных для них лично принципов поведения, т. е. в конкретном заполнении схем Сократовой философии применительно к свойствам данной личности; Сократ не позаботился даже об устранении той опасности для своего дела, возможность которой он сам создал, – опасности, что его ученики свою личную философию, Сократову схему, заполненную их индивидуальным содержанием, будут распространять как общезначимую философию, и при том под флагом философии Сократа, потому что ведь заполнялась его схема и с помощью его самого. Так и случилось, и едва ли по вине учеников, искренне преданных Сократу и искренне думающих, что они распространяют философию Сократа, в действительности губя гениальный замысел Сократа; вина их разве только в недостатке гениальности, лишившем их возможности понять сущность Сократовой философии; вина лежит скорее на самом Сократе, не заметившем, при всей своей гениальности, этой опасности и не устранившим её, – а он мог устранить её, по крайней мере, в отношении к части учеников. Может быть, Сократ готовил продолжателя своего дела в лице Платона, ранние сочинения которого действительно наводят на такую мысль, – но и в этом случае Сократ не избегает упрёков и потому, что замысел, грандиозность которого Сократ вполне сознавал, нельзя было доверить одному лицу, и потому, что он неправильно оценил Платона, по самой своей натуре не могшего быть продолжателем Сократова дела.

Современность, выстраивая философию на принципах, выдвинутых Сократом, исходит из отчётливого различения философии масс и философии личностей. Для нас нет ни одной философской мысли настолько ложной (т. е. вредной) в корне, как категорический императив Канта, предлагающий каждому человеку ограничиваться поступками, которые могли бы быть предписаны всем. Идеал общественного законодательства в том, чтобы законы (отличаем их от временно действующих предписаний) были исключительно запрещающими, а не предписывающими; поэтому и поступок личности с социальной точки зрения может быть допустимым или недопустимым, но почти никогда – предписываемым; ложность точки зрения Канта не только в том, что она устраняет возможность существования философий отдельных личностей, устанавливая единую философию масс; ложность её ещё и в том, что она рассматривает поведение, поступок личности исключительно как социальный поступок, устраняя самую возможность мысли о частной, индивидуальной, не регулируемой общественными законами жизни; более того, она уже совершенно ложно поступок рассматривает как