Сократ. Введение в косметику - [28]

Но Сократ не ограничивается этим общим указанием на психологию толпы как на основу риторики; порассуждавши вдоволь, по воле Платона, на более отвлечённые и прямо не относящиеся к делу, во всяком случае, мало полезные для риторической практики темы об образовании родовых понятий в духе Платона (Сократ учил этому существенно иначе, не выходя за пределы практических потребностей, – см. гл. «Сократ – скептик»), Сократ возвращается к своему конкретному вопросу об основах софистической риторики, связывая уже этот вопрос с обучением риторике. Чтобы быть «знаменитым оратором», надо, по Сократу, «будучи оратором по природе…, присоединить ещё сюда знание и практику» (269 D), и нужные для риторического искусства знания, сходные со знаниями, требующимися во врачебном искусстве: «и в том и в другом нужно уметь различать природу – тела во врачебном искусстве, души – в риторическом, если хочешь – не при помощи рутины только и натасканности, но по всем правилам искусства – телу предлагать лекарства и пищу, которые приносили бы ему здоровье и силу, душе – речи и надлежащие занятия, которые вселили бы в неё желательное для тебя убеждение и добродетель» (270 В)[16].

Поясняя смысл проведённой аналогии, Сократ ещё раз указывает на душу слушателей как на главный предмет изучения будущего оратора: «тот, кто при помощи искусства наставляет другого в составлении речей, точно укажет ему сущность природы того, на что он направит свои речи. А это будет, конечно, душа» (270 Е) и разъясняет, в чём заключается необходимая для практики сущность вещи, с которой мы имеем дело: следует «размышлять о природе каждой вещи таким образом: во-первых, просто ли, или имеет много видов, то, в чём мы сами пожелаем быть искусными и в чём в состоянии сделать таковым другого; затем, если оно просто, надо исследовать его природную силу, какова она и к чему служит, может ли она действовать активно и какому влиянию и в зависимости от чего она может подвергаться. Если она имеет много видов, то, сделав подсчёт им, следует рассмотреть каждый из них в отдельности… именно: каков этот вид, в чём он сам по себе может проявлять, по природе, своё активное действие, какому влиянию и в зависимости от чего он может подвергаться» (270 D)[17].

«Итак, все усилия его (оратора) направлены на неё (на душу), потому что в неё именно он и стремится вселить убеждение» (271 А). Приближаясь к установлению наиболее рискованных с точки зрения общественного мнения, наименее социальных и наиболее демагогических правил софистической риторики, Сократ (Платон?) принимает меры самообороны против возможных упрёков и обвинений – в приведённой фразе Сократ переходит от нормативной формы изложения к описательной: раньше было: «следует», «нужно»; в непосредственно предшествующей разбираемому месту фразе 270 Е, цитированной выше, имеем уже более мягкое: «кто наставляет… точно укажет»; и теперь совершенно описательно: все усилия оратора направлены… Следующей фразой, подготовивши таким образом читателя, Сократ всю ответственность за развиваемые мысли переносит с себя на Фразимаха и софистов вообще: «ясно, следовательно, что Фразимах и всякий другой, кто ревностно преподаёт риторическое искусство, во-первых, со всею тщательностью опишет душу и выяснит, есть ли она, по своей природе, единое и схожее, или же она, в соответствии с видом тела, имеет много образов. Это-то мы и называем «вскрыть природу”… Во-вторых, в чём и на что душа от природы способна активно действовать и в зависимости от чего подвергаться влиянию, в-третьих, он определит виды речей и душ, рассмотрит их свойства, установит их причинную связь, приноравливая каждый вид к соответствующему и поясняя, при каком свойстве, в зависимости от каких речей, по какой причине, неизбежно, одна душа поддаётся убеждению, другая не поддаётся» (271 АВ). Но Фразимах сделал своё дело, его имя использовано в качестве самообороны Сократа и Платона; не оставлять же за ним авторство на такую чудную теорию! Дело, конечно, не в учёной объективности, не в нежелании вызвать у читателя ложное представление об исторических фактах, – нам, Сократу, а тем более его ученику Платону, наплевать на эту объективность: мы делали и не такие исторические подмены; но отказаться от авторских прав на такие замечательные мысли, могущие составить славу у потомства, да ещё отказаться в пользу какого-то презираемого нами софиста Фразимаха, – нет, это слишком! Открыто заявить свои авторские права? Это рискованно. Но недаром же мы, по крайней мере один из нас, софисты! Выход очень прост, и подготовку к нему мы сделали уже раньше (266–269), авторские права на имеющие быть изложенными мысли, совершенно отвергнувши в отношении ко всем этим софистам, компрометирующим обществом которых мы гнушаемся; немного ближе к этим мыслям мы поставили Антифонта (впрочем, хотя это личность и почтенная, но всё же приговорённая афинянами к смерти, – поэтому мы предпочли не называть его собственным его именем), и наиболее близким к нашим мыслям признали Перикла, – раз Перикл, последний общеафинский герой, разделял такие мысли, так это достаточная гарантия их общественной безопасности и безукоризненности; а с другой стороны, Перикл не опасен и как претендент на авторские права в отношении к излагаемым мыслям: он же не был теоретиком, и никто достаточно образованный не скажет, что наши