Сократ. Введение в косметику - [27]

Наиболее частое практическое использование риторики в V веке имело место в суде, и особенно в этом направлении развивалось софистическое искусство. Но «в суде вообще никто нисколько не заботится в каждом данном случае об истине, а заботится только об убедительности речи. Поэтому желающий говорить искусно должен обращать внимание главным образом на правдоподобие. В обвинительных и защитительных речах иногда даже не следует говорить о самих деяниях, если деяния эти стоят в противоречии с справедливостью, но только о правдоподобном. Вообще, оратор должен искать правдоподобия, зачастую сказав истине: прости» (272 Е). Это говорится с намёком, что так думают другие, – но так закруглённо, как выразил здесь задачу софистической риторики Сократ, едва ли другие софисты выражали, по крайней мере, в письменной форме. Впрочем, для Сократа риторика имеет более широкую область, чем только судебные речи; это – «искусство касательно всего, о чём говорят, такое искусство, при помощи которого всякий будет в состоянии всё, что возможно, уподоблять всему, чему возможно, и выводить на свет другого, если он прячется за делаемые им уподобления» (261 Е) – здесь уже вполне явно риторика отожествляется с тем искусством бесед, в которых несравнимо искусен был сам Сократ, и он выдвигает в своём определении риторики именно ту сторону, которую развил он сам и в которой, как он знал, никто не был так силён, как он, – игру на уподоблениях, на близости смысла двух слов. Пусть Сократ относит тотчас же своё определение к риторике софистов, открещиваясь от неё: «ведь я, по крайней мере, вовсе не причастен к искусству красноречия» (262 D), пусть он затуманил этим голову даже Платона, – мы-то теперь прекрасно видим, что Сократ хочет излагать свою теорию риторики, и эта риторика – искусство обманывать, как он тут же заявляет, развивая тонкую теорию техники обмана: указанную игру на уподоблениях, обман с помощью этих уподоблений, приведение слушателей таким путём к мнению противоположному в сравнении с бывшим у них, – это надо делать незаметно, не делая скачков от утверждения одного положения к утверждению другого, расходящегося с предшествующим, а «помаленьку переходить от одного к другому»: обман бывает скорее в малом, чем в большом различии вещей; поэтому «собирающемуся обмануть другого, а самому в обман не попасться, следует тщательно знать сходство и несходство вещей» (262 А); невозможно «человеку, не знающему свойства каждого из предметов, показывать своё искусство в постепенных переходах, при помощи указания сходства, направляя других каждый раз от существующего к противоположному и самому при этом оставаться незамеченным» (262 В). Как возгордился бы Продик, услышав эти слова, делающие его основателем тончайшей теории софистической риторики: ведь Сократ только развивал его, Продиково, искусство различения слов. Но Продик и все софисты обрадуются ещё более, узнавши, что это ещё только незначительное начало, первое, общее положение риторики, гласящее: оратор может ставить какие угодно цели своей речи, – поучать ли тому, что признаёт он сам, сбивать ли слушателей с толку и обманывать их, – но сам он, во всяком случае, должен обладать точным знанием вещей, с которыми имеет дело; говорящий должен знать «истину о том, о чём он собирается говорить, чтобы сказать – это действительно хорошо и прекрасно» (259 Е; сказать хорошо и прекрасно – это значит только: обмануть других и самому при этом оставаться незамеченным в обмане, хотя Сократ, конечно, не поясняет этого напрямик).

Дальше Сократ развивает и конкретизирует это общее положение. По его мнению, существуют два [вида] весьма отличных друг от друга рода понятий: с одной стороны – понятия, содержание которых для всех ясно, понимание которых у всех одно и то же, – как «железо», «серебро»; и с другой стороны – понятия мало определённые, неясные, расплывчатые (при их понимании «один уносится мысленно туда, другой сюда, и мы расходимся друг с другом и сами с собой» 263 А), как «справедливость», «благо». И очевидно, что «мы легче можем попасться в обман» на втором роде понятий, поэтому и риторика «больше силы имеет» при оперировании с такими понятиями (263 В); отсюда возникает новое риторическое требование: «кто собирается заниматься риторическим искусством, тому нужно, прежде всего, методически различать это, т. е. уловить характерные свойства каждого из двух предметов: того, в котором толпа неизбежно заблуждается, и того, в котором не заблуждается… При каждом отдельном предмете нужно не упускать из виду, но зорко наблюдать, к какому роду принадлежит тот предмет, о котором собираются говорить» (263 ВС). Построение речи на строгом учёте массовой психологии, психологии толпы! – вот поистине гениальное софистическое завоевание Сократа! И как он был искусен в этом учёте в своей практике! Это ведь именно та теория, которой Сократ неуклонно следовал в своих беседах: от вполне понятных собеседнику «железа» и «серебра» перевести беседу на расплывчатые понятия «блага» и «справедливости» – какой софист был в этом более искусен, чем Сократ!?