Соколиный клич - [7]

Ничего, уже скоро он встретит их на Тихом берегу вместе с Майей. Утром очистительное пламя сотрёт следы пыток, истязаний и горя и заберёт их.

Но прежде Кым выскажет, что накипело на душе.

* * *

Подняться пришлось за несколько часов до рассвета, чтобы парикмахеры и лакеи привели его в парадный вид для суда над бунтовщиками, который длился вот уже третью декаду. А перед этим была полугодовая бешеная гонка в Заречье, несколько месяцев тайной подготовки к штурму и огненной каре. Хорошо хоть думать и составлять планы получалось одновременно с бесконечной беготнёй. Впрочем, жаловаться Микаш не привык, а просить о передышках его отучил Утренний Всадник, когда он ещё оставался другом и наставником.

«Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам», — любил повторять маршал Гэвин Комри, когда кто-то из его подчинённых проваливал миссию. Он всё делал сам, всегда скакал в авангарде, вёл войско в атаку, за всем следил. Невероятным образом у него всегда получалось, люди слушались беспрекословно, демоны с ликованием кидались в расставленные на них ловушки, никто даже подумать не мог сопротивляться его стальной воле. Микаш тоже не мог, ему единственному подчинялся, как себе. Это его и сгубило.

Теперь вот по его воле приходилось управляться с этой махиной круглых тупиц, усмирять вечно чем-то недовольный народ. Сумеречники — плохо, обирают, колдуют, принижают. Хорошо, уберём их, придумаем более справедливый порядок. Ан, нет, верните всё обратно, мы, видите ли, скучаем по эпохе великих подвигов и славных героев. Нельзя уже ничего вернуть, механизм запущен, время ушло, надо двигаться дальше, как бы тяжело не было расставаться с высокопарными легендами о прошлом величии.

Расчёсывая жёсткие, как солома, волосы, парикмахер больно дёрнул щёткой и обломал несколько зубьев. Микаш отстранённой слушал, как он бранится шёпотом. Лучезарным приходилось прилагать много усилий, чтобы скрасить грубоватую для утончённых аристократов внешность своего предводителя.

Даже биографию и ту умудрились подправить, сделав его отцом героического лорда-мученика. Самого Микаша превратили в сказочного потерянного принца, которому пришлось долго скрываться и выкарабкиваться из самой грязи. Смех, да и только.

Своим отцом хоть и не по крови Микаш всегда считал лорда Комри, который вылепил его по своему разумению, сделал из него, глупого идеалистичного мальчишки, мечтавшего нести людям добро и безопасность, то чудовище, которым он сейчас и являлся. Вера поистине страшная сила, особенно мальчишеская вера в воображаемого кумира.

Парикмахер взял новую расчёску и приступил к работе с ещё большим остервенением. Микаш иногда слышал, как Лучезарные говорили, что несмотря на диковатость, есть в нём что-то гордое и величавое от древних Архимагистров Сумеречников, но это тоже вызывало лишь усмешку. Лицо можно спрятать за любой маской, и никто не увидит тебя настоящего.

Суетящиеся вокруг люди бесили до одури, но Микаш настолько свыкся со своей маской холодного безразличия, что ничем себя не выдавал. Раньше, когда он ещё был человеком, то презирал великосветский церемониал, стараясь оставаться неотёсанным и простоватым собой вопреки требованиям лощёных аристократов.

Единственная, ради кого он преображался, терпел узкие, облепленные несуразными украшениями костюмы, кому он позволял расправлять на себе одежду, заплетать волосы в церемониальную причёску была его жена Лайсве. Чего бы он ни сделал ради её благосклонного взгляда, мягких прикосновений, тёплой улыбки. Её голос обволакивал, поцелуи пьянили. Он никогда не выпускал бы её из своих объятий, дышал только ароматом её волос, тонул кристально чистых глазах, растворялся и жил в ней. Не было ничего, чего бы он ни сделал ради неё.

Её нет уже пять тягостных лет. Он бы простил Гэвина, может, попытался бы понять, отпустить, если бы не это. Милая Лайсве умела усмирять тяжёлый нрав, успокаивать демона внутри, когда он уже готов был крушить и ломать. Утренний Всадник вырвал из груди сердце Микаша, отобрал, убил его нежную и тёплую душу — безмерно любимую высокородную принцессу. Ради неё Микашу через столькое пришлось пройти. Он не чаял её добиться, но она всё же была его, пусть и с оговорками, пусть и не любила по-настоящему.

Нет, её смерти Микаш простить не мог, жить с этим не мог. Каждое мгновение он сам как будто умирал в жуткой агонии. Осколок Мрака, что поселился в его груди чернильным спрутом, способным вечность поддерживать тело сильного носителя, делая его неуязвимым для внешних ран. Но боль никак не унимал.

После перерождения Микашу казалось, что с него содрали всю кожу. От боли мутилось зрение, в ушах шумело, даже дышать толком не получалось. Самая мелкая искра эмоции вызывала приступы, когда он забывал себя от ярости и ненависти.

Предвестники Мрака повторяли — пройдёт, заживёт. Только первое время перетерпеть нужно. Но этого так и не случилось. До сих пор по ночам он выл от боли, раздирая в клочья подушки и перины.

В конце концов Микаш затянул конец своей связующей с Мраком пуповины так, чтобы остальным не передавались его чувства. Лицо спрятал за маской, чтобы его прекратили донимать расспросами, шушукаться за спиной, сомневаться в решениях. Толку от этого, если его воля всё равно была сильнее их вместе взятой?