Соглядатай - [12]
Разумеется, она не стала задавать вопросов. Тогда он совершил огромное, как ему показалось, усилие: «Здравствуйте, мадам… – произнес он. – Как поживаете?» Дверь захлопнулась у него перед носом.
Дверь не захлопнулась, но по-прежнему оставалась закрытой. Матиас почувствовал, что начинает кружиться голова.
Он заметил, что идет слишком близко к краю мола с той стороны, где нет парапета. Он остановился, чтобы пропустить группу людей; из-за нагромождения пустых ящиков и корзин проход становился все более узким, прижимая людскую вереницу к опасному краю. Он взглянул на воду, которая поднималась и опускалась у каменного подножия неогражденной вертикальной стены. В тени пристани она была окрашена в темно-зеленый, почти черный цвет. Как только проход освободился, Матиас отошел от края – влево – и продолжил свой путь.
Какой-то голос позади него повторил, что сегодня утром корабль пришел вовремя. Но это было не совсем верно: на самом деле он причалил с опозданием на целых пять минут. Матиас поднял руку, чтобы взглянуть на часы. Это прибытие длилось бесконечно.
Когда наконец он все же вошел в кухню, прошло, наверное, несравненно больше времени, чем то, которым он располагал, хотя дела не продвинулись ни на йоту. Похоже, хозяйка дома впустила его очень нехотя. Он положил чемоданчик на большой овальный стол, занимавший середину кухни.
– Сейчас вы сами все увидите, – выдавил он; но, уловив звук своих слов и последовавшее за ними молчание, он почувствовал, насколько они неуместны. Беспокоило то, что им не хватало убедительности, весомости; хуже, чем не сказать ничего.
Стол был покрыт клеенчатой скатертью в мелкий цветочек, – должно быть, такой же, как на подкладке его чемодана. Открыв чемодан, он сразу же достал ежедневник и быстро положил его на дно откинутой крышки, чтобы покупательница не заметила на ней куколок.
На бумаге, защищающей сверху часы, вместо ежедневника показалась свернутая в форме восьмерки веревочка. Матиас стоял перед дверью дома, рассматривая две симметрично деформированные, соприкасающиеся друг с другом окружности, нарисованные посреди дверной доски. Наконец он услышал шорох в прихожей, дверь приоткрылась, и из нее недоверчиво выглянула голова матери.
– Здравствуйте, мадам.
На мгновение ему почудилось, что она вот-вот заговорит с ним, но ошибся: она по-прежнему смотрела на него молча. В ее взгляде – напряженном, почти тревожном – читалось нечто иное, нежели удивление, недовольство или подозрительная настороженность; если же это был испуг, то трудно догадаться, чем он был вызван. С самого момента своего появления на ее лице оставалось все то же застывшее выражение – словно оно внезапно было зафиксировано на фотографической пластинке. Эта неподвижность не только не помогала расшифровать его значение, но делала спорной любую попытку его толкования: хотя на ее лице явно отражался какой-то смысл – к тому же весьма банальный и на первый взгляд кажущийся понятным, – он беспрестанно выскальзывал из тех ориентирных рамок, в которые Матиас пытался его загнать. Трудно даже с уверенностью сказать, смотрела ли она на него – того, кто вызывал в ней это недоверие, удивление, страх, – или на что-то другое: куда-то через дорогу, через тянущееся вдоль нее картофельное поле, через проволочную ограду и холмистые луга за ней, – на что-то, шедшее с моря.
Она его словно не видела. Матиас совершил огромное, как ему показалось, усилие.
– Здравствуйте, мадам, – сказал он. – У меня для вас весточка…
Ее зрачки не сдвинулись ни на миллиметр; тем не менее у него возникло впечатление – он вообразил себе это впечатление, выудил его, словно сеть, груженную рыбой, или водорослями, или малой толикой ила, – он вообразил, будто она взглянула на него.
Покупательница взглянула на него.
– У меня для вас весточка, весточка от вашего брата, вашего брата-моряка.
Женщина несколько раз открыла рот, шевеля при этом – с трудом – губами, как будто бы говорила. Но не могла произнести ни звука.
Затем, несколько секунд спустя, послышались очень тихо сказанные слова:
– У меня нет брата. – Слов было слишком мало, и это не соответствовало количеству только что проделанных губами движений. Тотчас же, как эхо, донеслись ожидаемые звуки, они были чуть более внятные, хотя и искаженные – нечеловеческие, как голос, записанный на плохом фонографе:
– Который из братьев? У меня все братья – моряки.
И губы, и глаза ее оставались неподвижными. Взгляд ее по-прежнему был устремлен через поле и проволочную ограду – туда, в сторону холмистых лугов, скалистого обрыва, бескрайнего моря.
Почти потеряв терпение, Матиас начал объяснять все сначала: речь идет о брате, который работает в пароходной компании. В ответ он услышал уже более ровный голос:
– Ах да, это Жозеф. – И она спросила, нет ли от него какого-нибудь поручения.
К счастью, с этого момента разговор начал набирать силу и несколько оживился. Появились соответствующие интонации и выражения лиц; слова и жесты стали более или менее нормальными:
– …наручные часы… это лучшее, что производится на сегодняшний день, и в то же время самое недорогое; при покупке к ним прилагается гарантийный талон и сертификат производителя со штампом и номером, часы эти водостойкие, нержавеющие, саморегулирующиеся и противоударные… – Надо было помнить о времени, но в этот момент разговор снова чуть было не прервался, ибо возник вопрос, носит ли брат часы и с каких пор. Чтобы продолжать беседу, Матиасу пришлось сконцентрировать все свое внимание.
Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века.Роб-Грийе любит играть на читательских стереотипах, пародируя классические жанровые стандарты. В «Ревности» автор старательно эксплуатирует традиционную схему адюльтера, но не все так просто как может показаться… Тем более что французское название романа «La Jalousie» имеет двойное значение: с одной стороны – «ревность», а с другой – «жалюзи», занавеска, через которую очень удобно подсматривать, оставаясь при этом невидимым…
Лидер «нового романа» Ален Роб-Грийе известен также своими работами в кино. Он написал сценарий знаменитого фильма «Прошлым летом в Мариенбаде» и поставил как режиссер «Трансъевропейский экспресс», «Человек, который лжет», «Рай и после», «Игра с огнем» идругие фильмы. Литература и кино в творчестве Роб – Грийе словно переходят друг в друга: в своих романах он использовал элементы кинематографического мышления, а его кино является продолжением литературных экспериментов.
Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века. В книгу вошли три произведения писателя: «Ластики» (1953), «Соглядатай» (1955) и «Ревность» (1957).В «Ластиках» мы как будто имеем дело с детективом, где все на своих местах: убийство, расследование, сыщик, который идет по следу преступника, свидетели, вещественные доказательства однако эти элементы почему-то никак не складываются…
1949 год. Специальный агент французской секретной службы Анри Робен направляется в Берлин с таинственной миссией: наблюдать за убийством, которое должно произойти на одной из площадей полуразрушенного города. На вокзале он мельком видит своего двойника. В истории, которую рассказывает Робен, появляется все больше странных деталей, и на помощь приходит безымянный следователь, корректирующий его показания.Роман-лабиринт знаменитого французского писателя Алена Роб-Грийе – прихотливая игра, полная фальшивых коридоров и обманов зрения.
Роман «Резинки», написанный в 1953 г. — одно из первых сочинений французского писателя Алена Роб-Грийе (род. 1922), считающееся ныне классическим образцом так называемого «нового романа», призванного в свое время преодолеть традиционное назначение литературы. Прикрываясь весьма занимательной детективной интригой, воссоздавая структуру детективного романа, писатель ставит и решает здесь множество творческих задач — от созидания «поэтики взгляда» до развенчания «Эдипова комплекса».
Роман «Rendez-vous» написан известным французским писателем Аленом Роб-Грийе, одним из создателей жанра «нового романа», в 1981 г. Задуманный как роман-учебник для американских студентов, изучающих французский язык, он одновременно является блестящим художественным произведением, которое интересно просто прочесть — независимо от его учебных целей.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.