Soft power, мягкая сила, мягкая власть. Междисциплинарный анализ - [50]

Отметим, что символизация национальных интересов осуществляется прежде всего с помощью символьных комплексов. Как возникают символьные комплексы? Здесь не обойтись без «мягкой силы». М. Эдельман обращает внимание на «сгущающие символы» («знаки-конденсаты») в политической коммуникации, возбуждающие массовые эмоции и объединяющие их в одно символическое событие[150]. Д. Н. Замятин пишет о «борьбе образов» («войне образов»), когда образы, дополняемые новыми социокультурными «репрезентациями» и творческими актами, могут «разбегаться» и одновременно «собираться», сосредоточиваться в ментальные, «знаково-символические сгустки» («протоядра»)[151].

Символьные комплексы, помогающие придавать «духоподъемную силу» национальным интересам, складываются как многоуровневые. Их «нижние» уровни (знаки и символы повседневности) формируются как латентная часть, «снимаемая» символами национальных интересов, и может не улавливаться визуально (текстуально, аудиально) в самом символьном комплексе. На этом уровне идет процесс воспроизводства и восприятия знаков повседневной жизни, в частности партикулярных и групповых статусных знаков и выработки объединяющих ценностей. Это заметно относительно знаков, ставших сферными неполитическими символами, которые утверждают ценностные коды в основных жизненных сферах. Затем идет уровень системы национальных символов-добродетелей, знаменующий или востребующий ценности данного народа, подготавливающие апелляцию к символам национальных интересов. Таков, например, скульптурный ансамбль в Великом Новгороде – памятник 1000-летия российской государственности, возводящий знаки повседневности на уровень государственной политики. Государственные гербы, отдельные скульптурные ансамбли, флаги, гимны, преамбулы конституций включают знаки повседневности – горы, реки, растения, животных, снопы и колосья пшеницы, серп, молот, машины, образы простых тружеников, воинов, матери, отца и т. д. Все это подчиняется логике действия «мягкой силы».

Символьные комплексы различаются как позитивные и негативные. Комплексы, представляющие национальные интересы, закрепляют позитивную окраску символов своего народа и государства, союзных государств и негативную – интересы противостоящих сил. Позитивные символьные комплексы выходят на высший уровень легитимации – ценностей и норм конституций, официальных и неофициальных национальных символов, государственных символов (герб, гимн, флаг, столица, конституция)[152]. Исследователи говорят также о надконституционных символах-ценностях. А. Аузан относит к таковым «общественный договор» с его неформальными правилами (ценностями). В США – это индивидуальная свобода, частная собственность и конкуренция; в Англии – также традиция; в ФРГ – «порядок» (Ordnung)[153]. У греков, сербов, русских (и ряда православных народов России) таковы ценности православия (у греков – образ Троицы в Преамбуле Конституции); ирландцев, поляков, итальянцев, испанцев, бразильцев – католицизма (ирландцев – образ Христа в Преамбуле Конституции; бразильцев – скульптура Христа на высоком холме у Рио-де-Жанейро); иранцев – шиитские святыни, саудовцев – суннитские.

Иллюстрацией сочетания символов разных уровней как проявления «мягкой силы» можно считать включение символов высших ценностей в символьный комплекс, например, мемориала Победы на Поклонной горе в Москве. В него входит Монумент – стела, стилизующая штык русской винтовки. Длина стелы 141,8 метра (по одному дециметру на каждый день Великой отечественной войны). На высоте 104 метров закреплена скульптурная группа – богиня Ника и два амура, трубящие победу. У подножия стелы – Георгий Победоносец, поражающий змея – символ победы добра над злом. Монумент обрамляется полукружьем пантеона.

Перспективы исследования символов «мягкой силы»

Конструирование позитивных символьных комплексов как выражение «мягкой силы» нацеливает на траекторию позитивного развития общества на основе национальной консолидации. Знаково-символьная архитектоника «мягкой силы» предполагает изучение исторической политики («политики памяти») и политики идентичности как составляющих символьной политики. По-прежнему политика памяти остается ресурсом символьной политики России, в том числе и подспорьем политической модернизации. И. Калинин, характеризуя символьную политику 2000-х годов, отметил: «Единство истории обеспечивается органической общностью крови, связывающей предков и потомков. А успех модернизации, преодолевающей советское прошлое, оказывается производным от вписанных в это же самое прошлое побед. Модернизация обречена на победу, потому что ее субъектами являются «наследники победителей»…Нынешняя власть пытается (и не без успеха) перехватить травматическую энергию утраты у тех, кто хотел бы сделать ее источником протестных настроений и хотя бы частичного возвращения советского проекта»[154].

В 1990-е годы символы мирного и ратного труда в России отступили куда-то в глубины подсознания или ностальгирующей памяти, оттесненные хроникой накопления капитала и кровавых разборок из-за имущества. В 2000-е годы положение дел начало меняться: позитивные знаки повседневности возрождались в политической жизни, расширяя «поле» применения символов «мягкой силы». Это – основа идентификационно-семиотического подхода при изучении политической культуры и конструировании консолидирующих символьных комплексов. Но в 2010-е годы стало четко проясняться, что традиционное конструирование символов «мягкой силы» будет эффективно только при восстановлении доверия к символам власти и соответствующим символьным персонам. Российское общество с надеждой и нетерпением ждало системной борьбы с коррупцией чиновников. Последняя принижала все символы национальных интересов, что грозило низвести российскую политическую культуру до уровня слабо связанных и противодействующих субкультур, соединяемых периодически только политикой памяти и «образом врага».