Soft power, мягкая сила, мягкая власть. Междисциплинарный анализ - [49]
Разнообразие потребностей и интересов у людей – вполне нормальный процесс, совершающийся, как правило, по мере удовлетворения базовых потребностей (А. Маслоу). В таком процессе постепенно на передний план выдвигаются социально-функциональные и политические потребности: относительная свобода принятия решений, идентификация с определенными кругами, стремление говорить то, что считаешь нужным, включаться в работу общественных объединений, интересоваться политикой, участвовать в ней и т. д. Все это многообразие потребностей и действий ограничивается только наличием свободного времени, материальными возможностями каждого, здоровьем, силой воли, способностью организовать время и пространство (формирование качественного времени и пространства)[146]. И здесь вопрос уже касается не только режима и стиля использования свободы, соотношения политической культуры общества и субкультур отдельных групп, но и возможностей применения «мягкой силы».
Символьная политика объединяет идеи, ценности в идеологии и мировоззрении, выступающих как «платформа» для легитимации национальных интересов. Она также способствует связи знаков и символов разных уровней в политической культуре, выстраивая их иерархию, восходящую в конечном счете к концепции национальной памяти, истории, что формирует основу применения «мягкой силы». Артикуляция такой концепции помогает выстраивать иерархию знаков в консолидирующих символьных комплексах для дистанцирования или сближения национальных и универсальных (космополитических) символов. И здесь роль «мягкой силы» очень велика[147].
«Мягкая сила» как консолидирующая сила
Политическая культура общества как неинституциональное символьное образование не исключает партикулярных символов, идентичностей, кодирующих частные интересы. Но, так или иначе, она имплицитно предполагает включение символов «мягкой силы» в символьную политику и направленность их на консолидацию общества, их интегрирующую роль, помогающую легитимации национальных интересов.
Тем самым «мягкая сила» способствует: а) формированию общих принципов и норм; б) конструированию национальной или национально-государственной идентичности, артикулирующей в ментальности определенные культурные и политические символы; в) гласному и целенаправленному дискурсу «общественного договора», социальных компромиссов на основе сочетания общественных и партикулярных (индивидуальных, корпоративных, этнических, региональных) интересов; г) конструированию и закреплению в политической жизни символов национальных интересов, артикуляции их приоритета, выделения в них сегментов, способных соединять определенные составляющие партикулярных интересов, объединяя, таким образом, места, регионы, народы, социальные группы, этносы в нацию или империю.
Можно, следуя за немецким политологом А. Дернером, сказать и о том, что символы в зрелой политической культуре противостоят отвлечению, симуляции, псевдо– и эрзац-политике, а политико-символический акт является незаменимым способом политического управления[148]. В этом плане политическая культура опирается на «мягкую силу» как знаково-символьную подсистему в политической системе общества, которая активно влияет на политическую жизнь и способствует «обратной связи». Так подключаются к политической культуре знаково-символьные подсистемы (государственный язык, искусство (особенно музыка и кинематограф, наука, спорт, мораль, религия, геральдика, СМИ и т. д.).
«Мягкая сила» влияет на воспроизводство знаков и символов, интерпретацию универсальных, национальных и локальных знаков (символов), что стимулирует ожидания солидарности, повышающие престиж государства и значение консолидации, международную и внутриполитическую идентификационную состоятельность государства. В периоды последовательного отторжения прежних символьных комплексов политическая культура должна, сохраняя часть прежних политических символов, конструировать и новые символы. С помощью «мягкой силы» политическая культура выстраивает «мостики» преемственности, исторической памяти.
В 2000-е годы в государственной политике России произошло изменение подходов к преемственности символов. В 1996 г. на выборах Президента России политическая технология президентской кампании Б. Н. Ельцина строилась на том, что все символы советского прошлого и ностальгия по нему выступали как негативный знак, стигма социального поражения и стремления к реваншу. Страх перед этим реваншем стимулировал голосование за Б. Н. Ельцина в 1996 г. А в 2000-е годы государственная политика способствовала возвращению в политическую жизнь символов советского прошлого с изменением знака «минус» на «плюс». Эти символы перестали быть неким компенсаторным прибежищем только той части общества, которая не встроилась в социальную и экономическую реальность 1990-х годов[149]. Наоборот, в них стали усматривать даже ресурс «мягкой силы».
Исследователей привлекает проблема солидарности (консолидации). Каким образом знаки, гетерогенные и партикулярные, означающие статусы отдельных людей и групп с их достижительной направленностью (личный «успех», «карьера», обладание вещами), ситуационным или инструментально обусловленным игнорированием совместных действий (в общих интересах), совмещаются с солидаризирующими знаками и символами общих интересов? Вплоть до того, что люди идентифицируются с национальными (государственными) интересами. Почему и как знаки, став символами, в том числе политическими, включаются в символьные комплексы национальных интересов, соединяются с национальной идеей, встраиваются в определенную иерархию (символьную «пирамиду»), воспринимаемую позитивно большинством данной нации (народа)?
