Содом и Гоморра. Города окрестности сей - [31]

— Его спросили там, не принадлежит ли он к какой-нибудь банде pachucos{28}. Он сказал, что все известные ему pachucos живут в Эль-Пасо. А в Мексике он никаких pachucos знать не знает.

Чистильщик вовсю наяривал щетками. Джон-Грейди наблюдал.

— А на самом деле он был этим… pachuco?

— Конечно. Кем же еще.

Чистильщик навел предварительный лоск на сапог, втиснул щетку обратно в коробку и, взяв в руки бархотку, с громким хлопком встряхнул и зачастил ею туда-сюда по носку сапога.

— Он попал в морпехи. Получил два «Пурпурных сердца».

— А ты что же?

— Что я «что же»?

— Ты куда попал?

Тот поднял взгляд на Джона-Грейди. Не переставая обрабатывать сапог теперь уже сзади.

— Ну, в морпехи я точно не попал, — сказал он.

— Нет, я насчет pachucos.

— Да не-ет.

— А ты засранец?

— Это — да.

— Большой засранец?

— Ну, приличный. Давайте-ка другой сапог.

— А вон там черное что-то осталось возле ранта.

— Это я сделаю напоследок. Вы, главное, ни о чем не волнуйтесь.

Джон-Грейди поставил другую ногу на ящик и сам закатал брючину.

— Женщины первым делом ценят внешность, — сказал мальчишка. — Не думайте, что они не смотрят на ваши сапоги.

— А у тебя есть девчонка?

— Да откуда, на хрен.

— А говоришь так, будто у тебя насчет девчонок кое-какой имеется печальный опыт.

— А у кого не имеется? Когда они тебе просто так, для балды, таких себе и находишь.

— Ничего, не сегодня завтра тебя заарканит какая-нибудь чудесная молоденькая штучка, вот увидишь.

— Да ну, на фиг.

— А тебе сколько лет?

— Четырнадцать.

— Насчет возраста небось соврал?

— Ага. Конечно.

— По-моему, если ты признал это, то это уже вроде как и не вранье.

Мальчишка на секунду перестал растирать гуталин по голенищу, просто сидел, глядя на сапог. Потом опять начал.

— Если есть что-то, что я хочу, чтобы оно было не так, как оно есть, то я не так и говорю. Что тут плохого?

— Не знаю.

— Кто так не делает?

— Да все, наверное.

— Значит, все врут.

— А твой брат женат?

— Который? У меня их трое.

— Ну, тот, который был в морской пехоте.

— Ага. Он женат. Да они все женатые.

— Если женаты они все, зачем же ты спрашивал который?

Мальчишка-чистильщик укоризненно покачал головой.

— Ну вы даете, — сказал он.

— А ты, наверное, самый младший.

— Нет. У меня есть брат десяти лет, так он тоже женат и с тремя детьми. Ну естественно, я младший. А вы как думали?

— Так, может быть, быть женатыми вам на роду написано?

— Жениться никому на роду не написано. А я все равно беспутный. Oveja negra. Вы говорите по-испански?

— Да. Я говорю по-испански.

— Oveja negra. Это про меня.

— Черная овца.

— Так что уж я-то знаю, что это такое!

— Я тоже.

Мальчишка поднял взгляд. Протянув руку, вынул из ящика щетку.

— Без балды? — удивился он.

— Истинный крест.

— На мой взгляд, вы на беспутного не похожи.

— А как такие выглядят?

— Да уж не так, как вы.

Он обработал сапог щеткой, отложил ее, достал бархотку и встряхнул. Джон-Грейди сидит смотрит.

— А как насчет тебя? Что, если б тебе сказали, будь кем хочешь?

— Стал бы ковбоем.

— В самом деле?

Во взгляде, которым окинул его мальчишка, сквозило раздражение.

— Да вот еще! Хрен там! — сказал он. — Вы что, юмора не секете? Я был бы el rico[103], целыми днями валялся бы и плевал в потолок. Неужто не понятно?

— А если бы все-таки надо было что-то делать?

— Не знаю. Может быть, летчиком…

— Вона как!

— А то! Летал бы везде…

— А прилетел куда-нибудь, и что там делать?

— Лететь куда-нибудь еще.

Закончив полировать сапог, он достал склянку краски и тампоном принялся подкрашивать каблук и краешки ранта.

— Другой сапог, — сказал он.

Джон-Грейди поставил перед ним другую ногу и мальчишка подкрасил рант. Затем сунул тампон обратно в склянку, завинтил пробку и поставил склянку в ящик.

— С вами все, — объявил он.

Джон-Грейди вновь расправил закатанные штанины, встал, сунул руку в карман и, вынув монету, вручил ее мальчишке.

— Спасибочки.

Джон-Грейди осмотрел свои сапоги:

— Как теперь мои шансы?

— Ну, теперь она хоть на порог вас пустит. А где цветы?

— Цветы?

— А как же! В таких делах надо быть во всеоружии.

— Наверное, ты прав.

— Мне это вам даже и говорить бы не стоило.

— Почему нет?

— Потому что надо самому со своими проблемами разбираться.

Джон-Грейди улыбнулся.

— Ты откуда родом? — спросил он.

— Отсюда.

— А ведь врешь.

— Вообще-то, я вырос в Калифорнии.

— А здесь как очутился?

— А мне тут нравится.

— Да ну?

— Вот вам и «ну».

— Нравится чистить башмаки?

— А что, мне и это нравится.

— То есть нравится уличная жизнь.

— Ну вроде как. А в школу я не люблю ходить.

Поправив шляпу, Джон-Грейди окинул взглядом улицу. Потом снова поглядел на мальчишку.

— Сказать по правде, — задумчиво проговорил он, — мне самому это никогда особо-то не нравилось.

— Во: беспутные мы, — сказал мальчишка.

— Беспутные. Но ты, мне кажется, еще беспутнее меня.

— Думаю, вы правы. Если за каким-нибудь советом, обращайтесь. Буду рад направить по верному пути.

Джон-Грейди улыбнулся.

— О’кей, — сказал он. — Еще увидимся.

— Adiós, vaquero[104].

— Adiós, bolero[105].

Мальчишка улыбнулся и помахал ему рукой.

Высокое, в полный рост, зеркало отражало и ее, и стоявшую за ней criada, чьи плотно сжатые губы ощетинились множеством булавок. Через зеркало она смотрела на девушку, очень бледную и очень тоненькую, особенно в сорочке и с высокой прической. Перевела взгляд на Хосефину, стоявшую чуть поодаль, опираясь подбородком на кулак руки, которую другой рукой поддерживала под локоть.