Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - [150]

— Волевого генерала, если он принял решение, остановить трудно, считай, невозможно, — спокойно объясняет Кириллов. — И убитого обсуждать нам, Сергеев, негоже. Тем более генерала. А насчет амфибий надо подумать. Сколько нам потребуется машин и сколько в наличии?

— С подстраховкой — две, с двойной подстраховкой — три, а в наличии пять больших амфибий и две маленькие.

Кириллов снова молчит, раздумывая.

— Чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников... Нет, я на себя брать это не могу и не буду, пусть комдив решает! — помедля, говорит он. — Подготовь предложение от моего имени, и с первым плавсредством — на плацдарм... Чтобы в течение часа было решение. Письменное! Если комдив одобрит, подготовь три машины с лучшими, самыми опытными экипажами!.. Радиостанция у нас есть, и проводник опытный... Ты, Федотов, старшим плавсредства сколько раз переправлялся?

— Через Одер три раза. С группой захвата... командира дивизии высаживал и знамя с ассистентами переправлял... на утках.

— Как? На чем? Ты кому голову морочить собираешься?! — с яростью кричит подполковник Сергеев.

— Разрешите пояснить, товарищ подполковник. «ДАК» — американский автомобиль-амфибия. «ДАК» по-английски — утка. Эти машины называются «утками».

— А на других реках? — спрашивает Кириллов.

— Дважды через Вислу, один раз на Днепре и через Десну.

— Что ж, опыт форсирования достаточный, — замечает Кириллов.

— Товарищ полковник, лучше послать кого-нибудь из резерва. Там есть капитаны и майор-артиллерист, командир дивизиона, — замечает Сергеев.

— Надо было, конечно, майора, но он второй день в дивизии, а комдив посчитал, что нам нужен наш дивизионный ветеран. А Федотов не первый год замужем, — не соглашается Кириллов, — и вот — плавает, и на воде и под водой, — уточняет он. — Перед началом переправы проведите подробнейший инструктаж Федотова.

— Федотов! Как ты обозначишь себя при встрече или взаимодействии с другими соединениями в неблагоприятных погодных условиях, ночью или при встрече с союзниками?

— В случае невозможного визуального определения и для обозначения «Здесь наши войска» подаю сигнал серией, то есть 2—3, красных ракет, которые выпускаются с интервалом не более 3 секунд под углом 60 градусов к горизонту в сторону противника, или одиночной, то есть только одной, ракетой — для обозначения «На этом рубеже (в этом пункте) наши войска» с интервалом в 2—3 минуты, а при появлении своей авиации с интервалом в 20—30 секунд…

— Отставить! — приказывает Сергеев. — Знаки опознания, установленные Директивой Ставки № 11073, скомпрометированы и отменены, а таблица «Я свой самолет» до разведроты не доводится, — объясняет Сергеев Кириллову.

— А если командир корпуса его спросит? Он должен знать. Он все должен знать! — убежденно говорит Кириллов. — Я сейчас поеду к танкистам, а ты с ним подзаймись. Пусть сейчас же выучит наизусть все знаки опознания и памятку по форсированию, все указания по встрече с союзниками, — перечисляет он, — и отношению к немцам. Пусть выучит так, чтобы от зубов отскакивало!

— До тебя отмену и новые знаки опознания доводили?

Никакой отмены до меня не доводили. Все шесть суток на плацдарме отличались ожесточенным сопротивлением немцев и непрерывными боями. Я спал урывками по два-три часа в сутки, Фролова и Арнаутова видел считаные минуты и, получив очередное приказание, бросался его выполнять. Частные боевые задачи мне ставили и командир дивизии, и полковник Кириллов, но об отмене знаков опознания никто и слова не сказал. Никаких новых директив или приказов вышестоящих штабов на плацдарме до меня не доводили, но, если я признаюсь в этом, у Фролова и Арнаутова могут быть неприятности. И потому, внутренне похолодев, я отвечаю:

— Так точно... Доводили...

— Давай! — приказывает подполковник.

Теперь я должен говорить то, чего не знаю и не могу знать, от стыда я готов провалиться сквозь землю, но тем не менее бормочу:

— Последней директивой Ставки... войскам установлены новые опознавательные знаки... для встречи с союзниками... установлены новые знаки... опознания... директивой Ставки... войскам... поставлена задача...

— Говори по существу. Конкретно!

Я чувствую, что погибаю. Совершенно раздавленный своей ложью и позором неизбежного разоблачения, после короткой паузы я на секунды умолкаю и тихо признаюсь:

— Виноват, товарищ подполковник, запамятовал!

Как учил меня Кока-Профурсет, я пытаюсь внутренне расслабиться, чтобы легче перенести ругань.

— Запомни, Федотов! Новые знаки опознания выучить так, чтобы от зубов отскакивало!

— Слушаюсь! Понял!

— Понял, понял! Не тем концом понимаешь! Я тебе уже объяснял, что для советского офицера «виноват» — это не позиция! — строго замечает Сергеев. — Это ты женщинам можешь объяснять: виноват, не получилось. А перед начальниками не смей, для начальников «виноват» — это не оправдание. — И, обернувшись к радисту, рявкнул: — Как стоишь?! Стать смирно!

— Виноват!

— Отставить! Сопля! — вдруг возмущенно кричит подполковник, выбрасывая вперед руку и указывая пальцем в лицо Якимшину. — Почему сопля?! Сопля под носом! Убрать!

Якимшин, побагровев, вытаскивает скомканную мокрую портянку, заменяющую ему платок, старательно сморкается в нее и снова засовывает в карман брюк.