Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - [108]

Мать с дочкой. Жена какого-то берегового моряка (портового рабочего) с Южного Сахалина. Общительная, полная и со многими болезнями (астма, сердце). Жила во Владивостоке, Одессе, Батуми. Много читает: как объясняет, на Сахалине это единственное доступное развлечение.

Дочь — Маня, здоровая девушка с крупными чертами лица, некрасивая, учится в Политехническом институте во Владивостоке, живет в общежитии. Едут к родственникам.

В Кировограде провел два дня, навестил памятные места, старых и новых знакомых и — в Арнаутовку к Трофиму Зануде, которого знал с 1943 года. Во время войны у него погибли двое сыновей-подростков: когда наши танки ворвались в Кировоград, они сели на машины, чтобы показать дорогу, и были убиты.

Хатка Трофима требовала ремонта — текла крыша. Он решил покрыть ее кровельным железом. Я вызвался ему помочь, а ехать надо было в Днепропетровск.

К восьми часам утра еду на вокзал. Дед уже стоит в очереди за билетами, и довольно далеко. Когда начинают продавать билеты, то, конечно, появляются военнослужащие с какими-то талонами, матери с детьми и без детей, инвалиды и люди просто без совести. Наконец билеты взяты, правда, в вагон, который идет только до Знаменки. Садимся, понятно, в другой вагон, причем дед навязчиво шепчет проводнику: «Мы уплатили! Мы уплатили!»

В вагоне теснота, люди стоят даже в проходе. Дед платит проводнику, и со Знаменки я являюсь обладателем средней полки, а дед — места внизу. Публика в купе и в вагоне малоинтересная, запоминается девушка-одесситка, работающая учительницей в Макеевке, и высокий блондин, механик районной электростанции под Одессой. Отец девушки погиб при обороне Одессы, где сейчас живут мать и бабушка; работать и жить вне Одессы ей, конечно, не по нутру, и она не скрывает этого.

На остановках вылезаю освежиться, дед же твердо держится за место. Проводники — молодые ребята, очевидно, считают, что вагон резиновый: сажают на каждой станции, понятно, небескорыстно.

В Днепропетровск приезжаем в шестом часу вечера. Жарко. Идем пешком до базара, дед показывает лавки, где продается железо, покупаем маленькие арбузы и отправляемся в Дом колхозника. В гостинице Дома колхозника висят две грамоты (от ДСО «Труд» и «Колхозник») за культурное обслуживание. Но в гостиницу этого заведения нам попасть не удается, да и колхозниками здесь вовсе не пахнет. Сворачиваем во двор и устраиваемся в общежитии. Это две громадные комнаты, уставленные кроватями. Относительно чисто. Я иду в душ с соседом, молодым парнем из Сталинской области. Он участник и инвалид войны — перебиты левая рука и правая щиколотка. На войне погибли его отец и три брата, живет с матерью. Женился, но разошелся, якобы из-за тещи.

Вечером прогуливаюсь по главной улице, и уже поздно ужинаем.

В так называемой комнате ожидания — проходном помещении с умывальниками, в тесноте, прямо на полу спят женщиныколхозницы, приехавшие в областной центр по различным делам, многие из них с детьми и в том числе с больными. Невероятно, но факт: коек для женщин нет, и за такой «половой комфорт» еще берут три рубля. Одна женщина замечает, что у них в колхозе со свиньями обращаются лучше. Нам везет — попали в комнату с кроватями. Дед спит на животе, не раздеваясь и не снимая ремня: боится за деньги, что лежат во внутреннем кармане. Утром он встает ни свет ни заря и торопит. Если в деревне он весел и разговорчив, то здесь, в незнакомом городе, совершенно растерян и перепуган: все мысли его об «урканах».

Съев арбуз, идем на базар к палатке строймагазина № 12 ОРСа Днепропетровского порта. Здесь колхозников уже поджидает и вертится целая компания (12—15 чел.) посредниковвымогателей — люди без определенных занятий, которые специализируются на обирании крестьян. Я стараюсь с ними не связываться, но дед уже подскакивает к одному и заявляет: «Ты ж меня знаешь!» Тот его, конечно, не знает, но сразу, почуяв в нем «сельского дядьку», предлагает свои услуги. Все приезжие и липнущие к ним барыги подступают к двери одной палатки, где есть железо. Наконец магазин открывается, и мой дед, работая локтями в толкучке, пролезает внутрь. Барыги ведут себя более чем нагло. Запугивая селян, насмехаясь над теми, кто старается избежать их услуг, проталкивают к продавцам своих «клиентов», некоторых заводят с черного хода.

Дед решает брать железо. Сует мне скомканные деньги и идет отсчитывать листы. Я расплачиваюсь, после чего на заднем дворике пересчитываю листы. Начинается торг; барыги пытаются вымогать на поллитра, на тачечника и др. Я категорически отказываюсь, ругаюсь с ними, но, когда они грозят тем, что распакуют связки железа, дед им что-то обещает.

На это все и рассчитано: крестьянин, пытающийся избежать «услуг» этой банды посредников, чаще всего остается без товара — кровельные материалы дефицитны, их не хватает.

Наконец железо сдано в багажный пакгауз, и я со страшной матерной руганью рассчитываюсь с барыгами. С меня им не удается получить ни копейки сверх уговора, а дед до смерти перепуган, выворачивает карман и отдает им пять рублей — все, что у него есть.

И вот я получаю багажную квитанцию, посылаю в Арнаутовку телеграмму, страшно ругаюсь с дедом, отдаю ему деньги и предлагаю самому возвращаться домой. Затем, примирившись, покупаем кавун и идем в Дом колхозника.