Сочинения в 2-х томах. Том 2 - [14]

Ты, Господи, спутник в моих странствиях; куда я ни направлюсь, твой взор неотрывно следует за мной. Но ведь Твое видение есть Твое движение. Значит, Ты движешься вместе со мной и никогда не перестаешь двигаться, пока движусь я. Если я недвижим, и Ты со мной, если поднимаюсь, Ты поднимаешься, если нисхожу, Ты нисходишь. Куда я ни обращусь, Ты при мне, и во время скорби Ты не оставляешь меня. Когда бы я ни призвал Тебя, Ты рядом, потому что мой зов есть мое обращение к тебе; Ты не можешь покинуть того, кто обращается к тебе, да и никто не может к тебе обратиться без того, чтобы Ты еще раньше уже не был рядом: Ты со мной еще раньше, чем я к тебе обращусь; ведь не будь Ты рядом и не напоминай мне о себе, как бы я мог обратиться к тебе, неведомому, раз я совершенно ничего сам о тебе знать не могу?

Ты мой всевидящий Бог, но Твое видение есть действие; значит, Ты же все и делаешь! Так что не нам, Господи, не нам, но Твоему великому имени, Θεός, я пою вечную славу; все, что у меня есть, даешь Ты, да и удержать данное тобой я не смог бы, если бы Ты сам меня не хранил. Ты подаешь мне все; Ты Господь могучий и милостивый, потому что все даришь; Ты служитель, потому что все предлагаешь; Ты попечитель, Ты заботливый хранитель и защитник. И все это Ты делаешь одним своим простейшим взглядом, вовеки благословенный.

6. О видении лица

Когда я, Боже мой, подолгу вглядываюсь в твой лик, мне кажется, что и Ты начинаешь пристальнее устремлять на меня острие Твоего взора. И под действием Твоего взгляда во мне складывается убеждение, что этот образ Твоего лица потому изображен здесь таким вот чувственным образом, что нельзя нарисовать лицо без красок, а красок нет без количественности; но не телесными глазами, глядящими на твою икону, а духовными и умными я вижу невидимую истину Твоего лица, присутствующую здесь в ограниченном смутном знаке. Это Твое истинное лицо свободно от любых ограничений, оно не такое-то по количеству и по качеству, оно вне времени и пространства: оно — абсолютная форма, лицо всех лиц. Но стоит мне задуматься о том, что Твое лицо есть истина и точнейшая мера всех лиц, как изумление охватывает меня. В самом деле, Твое лицо, в котором истина всех лиц, не количественно; значит, оно не больше и не меньше любого лица, но и не подобно никакому лицу, потому что не количественно, а абсолютно и всепревознесено! В нем истина, которая есть равенство, отрешенное от всякого количества. Так я начинаю понимать, что твой лик, Господи, предшествует любому и каждому лицу как прообраз и истина всех лиц, и все лица — изображения Твоего неопределимого и неприобщимого лица, так что всякое лицо, способное вглядеться в Твое лицо, ничего не видит иного или отличного от себя, потому что видит свою истину; а истина прообраза не может быть другой или разной, ведь инаковость и различие привходят в изображение только потому, что оно не есть сам по себе прообраз. Когда я смотрю на нарисованный лик с востока, кажется, что и его взор обращен на восток; когда смотрю с запада — то же самое, и как я ни изменяю положение своего лица, он все равно обращен ко мне. Точно так же и Твое лицо обращено ко всем глядящим па Тебя лицам.

Взор твой есть Твое лицо, Господи, и кто глядит на Тебя с любовью в лице, найдет, что и Твое лицо неизменно обращено к нему с любовью. Чем любовнее будет он стремиться глядеть на Тебя, тем больше найдет любви в Твоем лице. Кто смотрит на Тебя гневно, найдет и Твое лицо таким же. Кто смотрит на Тебя с весельем, и Твое лицо найдет таким же веселым, как лицо глядящего. Как наш телесный глаз, глядя на все через красное стекло, считает красным все, что видит, а если через зеленое, то зеленым, так всякое око ума, замутненное ограниченностью и страстью, судит о тебе сообразно свойствам своей ограниченности и страстной одержимости. Человек может судить только по-человечески. Когда человек приписывает тебе лицо, он поэтому не ищет его вне пределов человеческого вида, потому что его суждение ограничено рамками человеческой природы и не выходит за пределы его конкретного состояния. Так, если бы лев приписал тебе лицо, то считал бы его лицом льва, бык — лицом быка, орел — лицом орла. Как дивно Твое лицо, Господи! Юноша захочет его вообразить — представит юношеским, муж — мужским, старец — старческим. Кто в силах помыслить единый истиннейший и точнейший прообраз всех лиц — так всех, что и каждого, и с таким совершенством каждого, что как бы уже и никакого другого? Придется вырваться за пределы всех мыслимых форм лица и всех образов, а как представить лицо, выйдя за пределы всех лиц, всех подобий любых лиц, всех образов и всех представлений, какие можно составить себе о лицах, за пределы всякого благолепия и всякой красоты каких угодно лиц? До тех пор пока желающий видеть Твое лицо держится каких-то представлений о нем, он далек от Твоего лица: любое представление о лице не достигает Твоего лица, Господи, и любая красота, какую только можно помыслить, меньше красоты Твоего лица. Во всех лицах есть красота, но они не суть сама красота, Твое же лицо, Господи, прекрасно, и это свойство есть вместе и само его бытие: оно — сама абсолютная красота, форма, дающая бытие всякой прекрасной форме. О великолепное лицо, восхищаться которым не устанут все, кому дано его созерцать! Во всех лицах лицо лиц является прикровенно и загадочно, открыто же его не увидеть, пока мы не войдем, поднявшись выше всех лиц, в некое потаенное и заповедное молчание, где ничего не остается от знания и понятия лица. Этот мрак, это облако, этот сумрак, или это незнание, в которые вступает ищущий Твое лицо, вырвавшись за пределы всякого знания и представления, есть предел, ниже которого Твое лицо можно видеть лишь прикровенно. Сам же мрак открывает, что в нем Твое лицо возвышается над всеми покровами.