Сочинения. В 2-х томах - [90]

В родимой Оби стадом лис,

И на Печоре вечер сиз,

Но берега пронзили сваи;

Кимена не венчает в мае

Березку с розовым купалой,

По тундре длинной и проталой,

Не серебрится лосий след;

Что мимо дебри, брынский дед,

По лапти пилами обрезан,

И от свирепого железа

В метель горящих чернолесий

Бегут медвежьи, рысьи веси,

И град из рудых глухарей,

Кряквы, стрельчатых дупелей

Лесные кости кровью мочит…

От лесоруба убегая,

Березка в горностайной шубке

Ломает руки на порубке.

Одна меж омертвелых пней!

И я один, в рогожу дней

Вплетен как лыко волчьим когтем,

Хочу, чтобы сосновым дегтем,

Парной сохатою зимовкой,

А не Есенина веревкой

Пахнуло на твои ресницы.

Подвалу, где клюют синицы

Построчный золотой горох —

Тундровый соловый мох, —

Вплетает время лосью челку;

На Рождестве закличет елку

[На] последки [на] сруб в подвал.

За любовь лесной бокал

Осушим мы, как хлябь болотца, —

Колдунья будет млеть, колоться,

Пылать от ревности зеленой.

А я поникну над затоном —

Твоим письмом, где глубь и тучки,

Поплакать в хвойные колючки

Под хриплый рог лихой погони

Охотника с косой зубастой.

И в этот вечер звезды часто,

Осиным выводком в июле,

Заволокут небесный улей,

Где няня-ель в рукав соболий

Запрячет сок земной и боли!

(1932–1933)

401 Продрогли липы до костей,

Продрогли липы до костей,

До лык, до сердца лубяного

И в снежных сиверах готовы

Уснуть навек, не шля вестей.

В круговороте зимних дней,

Косматых, волчьих, лязгозубых,

Деревья не в зеленых шубах,

А в продухах, сквозистых срубах

Из снов и морока ветвей.

Продрогли липы до костей,

Стучатся в ставни костылями:

«Нас приюти и обогрей

Лежанкой, сказкою, стихами».

Войдите, снежные друзья!

В моей лежанке сердце рдеет

Черемухой и смолью мреет,

И журавлиной тягой веет

На одинокого меня

Подснежниками у ручья.

Погрейтесь в пламени сердечном,

Пока горбун — жилец запечный —

Не погасил его навечно!

Войдите!.. Ах!.. Звездой пурговой

Сияет воротник бобровый

И карий всполох глаз перловых.

Ты опоздал, метельный друг,

В оковах льда и в лапах пург

Продрогла грудь, замглился дух!

Вот сердце, где тебе венок

Сплетала нежность-пастушок,

Черемуха и журавли

Клад наговорный стерегли,

Стихов алмазы, дружбы бисер,

Чтоб россомахи, злые рыси,

Что водят с лешим хлеб и соль,

Любя позёмок хмарь и голь,

Любимых глаз — певучих чаш —

Не выпили в звериный раж,

И рожки — от зари лоскут —

Не унесли в глухой закут,

Где волк-предательство живет.

Оно горит, как ярый мед,

Пчелиным, грозовым огнем!..

Ты опоздал седым бобром —

Серебряным крылом метели —

Пахнуть в оконце бедной кельи,

И за стеной старик-сугроб

Сколачивал глубокий гроб.

Мои рыданья, пальцев хруст

Подслушал жимолости куст.

Он, содрогаясь о поэте,

Облился кровью на рассвете.

(1932–1933)

402 Мой самовар сибирской меди —

Мой самовар сибирской меди —

Берлога, где живут медведи.

В тайге золы — седой, бурластой —

Ломает искристые насты.

Ворчун в трубе, овсянник в кране,

Лесной нехоженой поляне

Сбирают землянику в кузов.

На огонек приходит муза,

[Испить] стихов с холостяком

И пораспарить в горле ком

Дневных потерь и огорчений,

Меж тем как гроздьями сирени

Над самоваром виснет пар,

И песенный старинный дар

В сердечном море стонет чайкой

И бьется крыльями под майкой.

За революцию, от страху,

Надел я майку под рубаху,

Чтобы в груди, где омут мглистый,

Роился жемчуг серебристый

И звезды бороздили глуби.

Овсянник бурого голубит

Косматой пясткой земляники.

Мои же пестряди и лыки

Цветут для милого Китая,

Где в золотое море чая

Глядится остров — губ коралл

И тридцать шесть жемчужных скал,

За перевалом снежных пик

Мыс олеандровый — язык.

Его взлюбили альбатросы

За арфы листьев и утесы,

За славу крыльев в небесах.

На стихотворных парусах

Любимый облик, как на плате,

Волной на пенном перекате

Свежит моих седин отроги.

У медной пышущей берлоги,

Где на любовь ворчит топтыгин,

Я доплету, как лапоть, книги

Таежные, в пурговых хлопьях.

И в час, когда заблещут копья

Моих врагов из преисподней,

Я уберу поспешно сходни:

Прощай, медвежий самовар!

Отчаливаю в чай и пар,

В Китай, какого нет на карте.

Пообещай прибытье в марте,

Когда фиалки на протале,

Чтоб в деревянном одеяле

Не зябло сердце-медвежонок,

Неприголубленный ребенок!

(1932–1933)

403 Баюкаю тебя, райское древо

Баюкаю тебя, райское древо

Птицей самоцветною — девой.

Ублажала ты песней царя Давыда,

Он же гуслями вторил взрыдам.

Таково пресладостно пелось в роще,

Где ручей поцелуям ропщет,

Виноградье да яхонты-дули, —

И проснулась ты в русском июле.

Что за края, лесная округа?

Отвечают: Рязань да Калуга!

Протерла ты глазыньки рукавом кисейным.

Видишь: яблоня в плоду златовейном!

Поплакала с сестрицей, пожурилась

Да и пошла белицей на клирос,

Таяла как свеченька, полыхая веждой,

И прослыла в людях Обуховой Надеждой.

А мы, холуи, зенки пялим,

Не видим, что сирин в бархатном зале,

Что сердце райское под белым тюлем!

Обожжено грозовым русским июлем,

Лесными пожарами, гладом да мором,

Кручинится по синим небесным озерам,

То Любашей в «Царской Невесте»,

То Марфой в огненном благовестьи.

А мы, холуи, зенки пялим,

Не видим крыл в заревом опале,

Не слышим гуслей Царя Давыда

За дымом да слезами горькой панихиды.

Пропой нам, сестрица, кого погребаем

В Костромском да Рязанском крае?

И ответствует нам краса-Любаша:

Это русская долюшка наша: