Сочинения. В 2-х томах - [89]

Кинет воску на березку,

Запряглась луна в повозку —

Чтобы утро привезти

По румяному пути!

(1932–1933)

397 Ночь со своднею-луной

Ночь со своднею-луной

Правят сплетни за стеной,

Будто я, поэт великий,

Заплетаю в строки лыки,

Скрип лаптей, угар корчаги,

Чтобы пахло от бумаги

Черемисиной, Рязанью;

Что дородную Маланью

Я лелею пуще муз, —

Уж такой лабазный вкус.

Красота кипит как сальце,

По-барсучьи жить в подвальце,

Мягкой устланной норе,

По колено в серебре,

В бисере по лопатки;

Что Распутина [шулятки]

Ставлю я горбатой Пресне

За ухмылки да за песни.

У меня бесенок в служках,

Позашиваны в подушках

Окаянные рубли!

Вот так сусло развели

Темень и луна косая

Про лесного Миколая!

Про сосновый бубенец!..

Но, клянусь, не жеребец

Унавозил мой напев,

В нем живет пустынный лев

С водопадным вещим рыком, —

Лебедь я, и шит не лыком,

Не корчажным [вспенным] суслом,

Медом, золотом загуслым

Из ладони смугло-глыбкой!

Над моей ольховой зыбкой

Эта мреяла ладонь.

И фатой, сестрица-сонь,

Утирая сладкий ротик,

Легкозвонной пчелкой в соте

Поселилась в мой язык.

За годами гуд и зык

Стали пасекой певучей.

Самоедихе иль чукче

Я любовней поднесу

Ковш мой — ярую росу

Из подземных ульев браги,

Чем поэтам из бумаги

С карнаухой жучкой-лирой.

Я не серый и не сирый,

Не Маланьин и не Дарьин —

Особливый тонкий барин,

В чьем цилиндре, строгом банте

Капюшоном веет Данте,

А в глазах, где синь метели,

Серебрится Марк Аврелий,

В перстне перл — Александрия,

В слове же опал — Россия!

Он играет, нежный камень,

Речкой, облачком, стихами

И твоим, дитя, письмом —

Голубым лесным цветком;

В нем слезинок пригорошня,

Расцвела моя Опошня

(Есть село на Украине,

Все в цветистой жбанной глине).

Мой подвалец лесом стал: —

Вон в дупле горит опал,

Сердце родины иль зыбка

С чарою ладонью глыбкой —

Смуглой нежен, — плат по щеки.

За стеной молчат сороки,

Видно лопнула луна,

Ночь от зависти черна,

Погоняя лист пролетний —

Подноготицу и сплетни!

(1932–1933)

398 Когда осыпаются липы

Когда осыпаются липы

В раскосый и рыжий закат

И кличет хозяйка — цып, цыпы!

Осенних зобастых курят,

На грядках лысато и пусто,

Вдовеет в полях борозда,

Лишь пузом упругим капуста,

Как баба обновой, горда.

Ненастна воронья губерния,

Ущербные листья — гроши.

Тогда предстают непомерней

Глухие проселки души.

Мерещится странником голос

Под вьюгой без верной клюки,

И сердце в слезах раскололось

Дуплистой ветлой у реки.

Ненастье и косит и губит

На кляче ребрастой верхом,

И в дедовском кондовом срубе

Беда покумилась с котом.

Кошачье мяу в половицах,

Простужена старая печь, —

В былое ли внуку укрыться

Иль в новое мышкой утечь?!

Там лета грозовые кони,

Тучны золотые овсы…

Согреть бы, как душу, ладони

Пожаром девичьей косы.

(1932–1933)

399 Россия была глуха, хрома,

Россия была глуха, хрома,

Копила сор в избе, но дома

В родном углу пряла судьбу

И аравитянку-рабу

В тюрбане пестром чтила сказкой,

Чтобы за буквенной указкой

Часок вольготный таял слаже,

Сизее щеки, [чтобы] глаже,

И перстенек жарчей от вьюги,

По белый цвет — фату подруги —

Заполонили дебри дыма;

Снежинка — слезка Серафима —

Упала на панельный слизень

В семиэтажьи, на карнизе,

Как дух, лунатик… Бьют часы

По темени железной тростью

Жемчужину ночной красы.

Отужинать дождусь я гостью

Хвостастую, в козлиных рожках:

Она в аду на серных плошках,

Глав-винегретчица Авдотья.

Сегодня распотешу плоть я

Без старорусского креста,

И задом и губой лапта,

Рогами и совиным глазом!..

Чтоб вередам, чуме, заразам

Нашлося место за столом

В ничьем, бездомном, [под полом],

Где кровушка в бокалах мутных

И бесы верезжат на лютнях

Ослиный марш — топ-топ, топ-топ;

Меж рюмочных хрустальных троп

Ползет змея — хозяйка будни,

Вон череп пожирает студни,

И в пляс пустились башмаки,

Колотят в ребра каблуки.

А сердце лает псом забитым,

У дачи в осень позабытым!

Ослепли ставни на балконе,

Укрылись листья от погони

Ловца свирепого — ненастья.

Коза — подруга, — сладострастья

Бокалом мутным не измерить!

Поди и почеши у двери

Свой рог корявый, чтоб больней

Он костенел в груди моей!

Родимый дом и синий сад

Замел дырявый листопад

Отрепьем сумерек безглазых —

Им расцвести сурьмой на вазах,

Глядеться в сон, как в воды мысу

Иль на погосте барбарису!

Коза-любовница топ-топ,

И через тартар, через гроб

К прибою, чайкам, солнцу-бубну!

Ах, я уснул небеспробудно:

По морям — по волнам,

Нынче здесь, а завтра там! —

Орет в осенний переулок,

И голоса, вином из втулок,

Смывают будни, слов коросту…

Не верю мертвому погосту,

Чернявым рожкам и копытам.

Как молодо панельным плитам

И воробьям задорно-сытым!

(1932–1933)

400 Кому бы сказку рассказать,

Кому бы сказку рассказать,

Как лось матерый жил в подвале —

Ведь прописным ославят вралей,

Что есть в Москве тайга и гать,

Где кедры осыпают шишки —

Смолистые лешачьи пышки;

Заря полощет рушники

В дремотной заводи строки;

Что есть стихи — лосиный мык,

Гусиный перелетный крик;

Чернильница — раздолье совам,

Страницы с запахом ольховым.

И все, как сказки на Гранатном!

В пути житейском необъятном

Я — лось, забредший через гать

В подвал горбатый умирать!

Как тяжело ресницам хвойным,

Звериным легким, вьюгам знойным

Дышать мокрицами и прелью!

Уснуть бы под вотяцкой елью,

Сугроб пушистый — одеяло!

Чтобы не чуять над подвалом

Глухих вестей — ворон носатых,

Что не купаются закаты