Сочинения. В 2-х томах - [91]

Головня на поле,

Костыньки в пекле,

Перстенек на Хвалынском дне.

Аминь.

(1932–1933)

404 Меня октябрь настиг плечистым,

Меня октябрь настиг плечистым,

Как ясень, с усом золотистым,

Глаза — два селезня на плёсе,

Волосья — копны в сенокосе,

Где уронило грабли солнце.

Пятнадцатый октябрь в оконце

Глядит подростком загорелым

С обветренным шафранным телом

В рябину — яркими губами,

Всей головой, как роща, знамя,

Где кипень бурь, крутых дождей,

Земли матерой трубачей.

А я, как ива при дороге, —

Телегами избиты ноги

И кожа содрана на верши.

Листвой дырявой и померкшей

Напрасно бормочу прохожим

Я, златострунным и пригожим, —

Средь вас, как облачко, плыву!

Сердца склоните на молву.

Не бейте, обвяжите раны,

Чтобы лазоревой поляны,

Саврасых трав, родных лесов

Я вновь испил привет и кров!

Ярью, белками, щеглами,

Как наговорными шелками,

Расшил поэзии ковер

Для ног чудесного подростка,

Что как подснежная березка

Глядит на речку, косогор,

Вскипая прозеленью буйной!

Никто не слышит ветродуйной

Дуплистой и слепой кобзы.

Меня октябрь серпом грозы

Как иву по крестец обрезал

И дал мне прялку из железа

С мотком пылающего шелка,

Чтобы ощерой костью волка

Взамен затворничьей иглы

Я вышил скалы, где орлы

С драконами в свирепой схватке,

И вот, как девушки, загадки

Покровы сняли предо мной

И первородной наготой

Под древом жизни воссияли.

Так лебеди, в речном опале

Плеща, любуются собой!

Посторонитесь! Волчьей костью

Я испещрил подножье гостю:

Вот соболиный, лосий стёг,

Рязани пестрядь и горох,

Сибири золотые прошвы,

Бухарская волна и кошмы.

За ними Грузии узор

Горит как сталь очам в упор,

Моя же сказка — остальное:

Карельский жемчуг, чаек рои

И юдо вещее лесное:

Медведь по свитку из лозы

Выводит ягодкой азы!

Я снова ткач разлапых хвои,

Где зори в бусах киноварных!

В котомке, в зарослях кафтанных,

Как гнезда, песни нахожу,

И бородой зеленой вея,

Порезать ивовую шею

Не дам зубастому ножу.

(1932–1933)

405 Я человек, рожденный не в боях,

Я человек, рожденный не в боях,

А в горенке с муравленною печкой,

Что изразцовой пестрою овечкой

Пасется в дреме, супрядках и снах

И блеет сказкою о лунных берегах,

Где невозвратнее, чем в пуще хвойный прах,

Затеряно светланино колечко.

Вот почему яичком в теплом пухе

Я берегу ребячий аромат,

Ныряя памятью, как ласточки в закат,

В печную глубину краюхи,

Не веря желтокожей голодухе,

Что кровью вытечет сердечный виноград!

Ведь сердце — сад нехоженный, немятый,

Пускай в калитку год пятидесятый

Постукивает нудною клюкой,

Я знаю, что за хмурой бородой

Смеется мальчик в ластовках лопарских,

В сапожках выгнутых бухарских

С былиной-нянюшкой на лавке.

Она была у костоправки

И годы выпрядает пряжей.

Навьючен жизненной поклажей,

Я все ищу кольцо Светланы,

Рожденный в сумерках сверчковых,

Гляжу на буйственных и новых,

Как тальник смотрит на поляны.

Где снег предвешний ноздреватый

Метут косицами туманы, —

Побеги будут терпко рьяны,

Но тальник чует бег сохатый

И выстрел… В звезды ли иль в темя?!

Кольцо Светланы точит время,

Но есть ребячий городок

Из пуха, пряжи и созвучий,

Куда не входит зверь рыкучий

Пожрать заклятый колобок.

И кто рожден в громах, как тучи,

Тем не уловится текучий,

Как сон, запечный ручеек!

Я пил из лютни жемчуговой

Пригоршней, сапожком бухарским,

И вот судьею пролетарским

Казним за нежность, [сказку], слово,

За морок горенки в глазах —

Орленком — иволга в кустах!

Не сдамся! мне жасмин ограда

И розы алая лампада,

Пожар нарцисса, львиный зев.

Пусть дубняком стальной посев

Взойдет на милом пепелище,

Я мальчуган, по голенище

Забрел в цымбалы, лютни, скрипки

Узорной стежкою от зыбки

Чрез горенку и дебри-няни,

Где бродят супрядки и лани,

И ронят шерсть на пряжу сказке.

Уже Есенина побаски

Измерены, как синь Оки,

Чья глубина по каблуки.

Лишь в пойме серебра чешуйки.

Но кто там в рассомашьей чуйке

В закатном лисьем малахае

Ковром зари, монистом бая

Прикрыл кудрявого внучонка?!

Иртыш баюкает тигренка —

Васильева в полынном шелке!..

Ах, чур меня! Вода по холки!

Уже о печень плещет сом,

Скирда кувшинок — песен том.

Далече — самоцветны глуби…

Я человек, рожденный в срубе,

И гостю с яхонтом на чубе,

С алмазами, что давят мочку,

Повышлю в сарафане дочку.

Ее зовут Поклон до земи,

От Колывани, снежной Кеми,

От ластовок — шитья лопарки —

И печи — изразцовой ярки.

Колдунья падка до Купав,

Иртышских и шаманских трав.

Авось, попимши и поемши,

Она ершонком в наши верши

Загонит перстенек Светланы,

И это будет ранным-рано,

Без слов дырявых человечьих,

Забыв о [стонах] и увечьях,

Когда на розовых поречьях

Плывет звезда вдоль рыбьих троп,

А мне доской придавят лоб,

Как повелося изначала,

Чтоб песня в дереве звучала!

(1932–1933)

406 Прощайте, не помните лихом

Прощайте, не помните лихом.

Дубы осыпаются тихо

Под низкою ржавой луной,

Лишь вереск да терн узловатый,

Репейник как леший косматый

Буянят под рог ветровой.

Лопух не помянет и лошадь,

Дубового хвороста ношу

Оплачет золой камелек,

И в старой сторожке объездчик,

Когда темень ставней скрежещет,

Затянет по мне тютюнок.

Промолвит: минуло за тридцать,

Как я разохотился бриться

И ластить стрельчатую бровь.

Мой друг под луною дубовой,

Где брезжат огарками совы,

Хоронит лесную любовь.

И глаз не сведет до полночи —

Как пламя валежину точит,

Целует сухую кору…

А я синеватою тенью