Сочинения. В 2-х томах - [88]

Ни волчья пасть, ни дыба, ни копылья

Не знали пытки вероломней

Пегасу русскому в каменоломне.

Нетопыри вплетались в гриву

И пили кровь, как суховеи ниву,

Чтоб не цвела она золототканно

Утехой брачною республике желанной.

Чтобы гумно, где Пушкин и Кольцов

С Есениным в венке из васильков,

Бодягой поросло, унылым плауном

В разлуке с песногривым скакуном

И с молотьбой стиха свежее борозды

И непомернее смарагдовой звезды,

Что смотрит в озеро, как чаша, колдовское,

Рождая струнный плеск и вещих сказок рои!

Но у ретивого копыта

Недаром золотом облиты.

Он выпил сон каменоломный

И ржет на Каме, под Коломной

И на балтийских берегах…

Овсянки, явственны ль в стихах

Вам соловьиные раскаты,

И пал ли Клюев бородатый,

Как дуб, перунами сраженный,

С дуплом, где Сирин огневейный

Клад стережет — бериллы, яхонт?

И от тверских дубленых пахот

С андротиком лесным под мышкой

Клычков размыкал ли излишки

Своих стихов — еловых почек

И выплакал ли зори очи

До мертвых костяных прорех

На грай вороний, черный смех?

Ахматова — жасминный куст,

Обложенный асфальтом серым,

Тропу утратила ль к пещерам,

Где Данте шел и воздух густ

И нимфа лен прядет хрустальный?

Средь русских женщин Анной дальней

Она как облачко сквозит

Вечерней проседью ракит!

Полыни сноп, степное юдо,

Полуказак, полукентавр,

В чьей песне бранный гром литавр,

Багдадский шелк и перлы грудой,

Васильев — омуль с Иртыша.

Он выбрал щуку и ерша

Себе в друзья — на песню право,

Чтоб цвесть в поэзии купавой.

Не с вами правнук Ермака.

На стук степного батожка,

На ржанье сосунка кентавра

Я осетром разинул жабры,

Чтоб гость в моей подводной келье

Испил раскольничьего зелья,

В легенде став единорогом,

И по родным полынным логам

Жил гривы заревом, отгулами копыт —

Так нагадал осетр и вспенил перлы кит!

Я гневаюсь на вас, гнусавые вороны,

Что ни свирель ручья, ни сосен перезвоны,

Ни молодость в кудрях, как речка в купыре,

Вас не баюкают в багряном октябре,

Когда кленовый лист лохмотьями огня

Летит с лесистых скал, кимвалами звеня,

И ветер-конь в дождливом церазке

Взлетает на утес вздыбиться налегке,

Под молнии зурну копытом выбить пламя

И вновь низринуться, чтобы клектать орлами

Иль ржать над пропастью потоком пенногривым!

Я отвращаюсь вас, что вы не так красивы!

Что Знамя гордое, где плещется заря,

От песен застите крылом нетопыря,

Крапивой полуслов, бурьяном междометий,

Не чуя пиршества столетий,

Как бороды моей певучую грозу,

Базальтовый обвал — художника слезу

О лилии с полей Иерихона —

Я содрогаюсь вас, убогие вороны,

Что серы вы, в стихе не лирохвосты,

Бумажные размножили погосты

И вывели ежей, улиток, саранчу.

За будни львом на вас рычу

И за мои нежданные седины

Отмщаю тягой лебединой.

Все на восток, в шафран и медь,

В кораллы розы нумидийской,

Чтоб под ракитою российской

Коринфской арфой отзвенеть

Их от Печенеги до Бийска,

Завьюжить песенную цветь,

Где конь пасется диковинный,

Питаясь ягодой наливной,

Травой улыбой, приворотом,

Что по фантазии болотам

И на сердечном глыбком дне

Звенят, как пчелы по весне.

Меж трав волшебных Анатолий,

Мой песноглаз, судьба-цветок,

Ему ковер индийских строк —

Рязанский лыковый уток

С арабским бисером до боли.

Чу! Ржет неистовый скакун

Прибоем слов о гребень дюн —

Победно-трубных как органы,

Где юность празднуют титаны.

(1932–1933)

395 Мне революция не мать —

Мне революция не мать —

Подросток смуглый и вихрастый,

Что поговоркою горластой

Себя не может рассказать.

Вот почему Сезанн и Суслов

С индийской вязью теремов

Единорогом роют русло

Средь брынских гатей и лесов.

Навстречу Вологда и Вятка,

Детинцы Пскова, Костромы…

Гоген Рублеву не загадка,

Матисс лишь рясно от каймы

Моржовой самоедской прялки.

Мы — щуры, нежити, русалки —

Глядим из лазов дупел, тьмы

В густую пестроту народов

И электрических восходов,

Как новь румяных корнеплодов

Дождемся в маревах зимы.

Чу! Голос из железных губ!

Уселись чуйка и тулуп

С заморским гостем побалакать,

И лыковой ноздрею лапоть

Чихнул на долгое здоровье.

Напудрен нос у Парасковьи,

Вавилу молодит Оксфорд.

Ах, кто же в старо-русском тверд —

В подблюдной песне, Алконосте?

Молчат могилы на погосте

И тучи ветхие молчат.

(1932–1933)

396 Деревня — сон бревенчатый, дубленый,

Деревня — сон бревенчатый, дубленый,

Овинный город, прозелень иконы,

Колядный вечер, вьюжный и каленый.

Деревня — жатва в косах и в поняве

С волынкою о бабьей лютой славе,

С болезною кукушкою в дубраве!

Деревня — за кибиткой волчья стая —

Вот-вот настигнет, сердце разрывая

Ощеренной метелицею лая!

Свекровь лихая — филин избяной,

Чтоб очи выклевать невестке молодой, —

Деревня — саван вытканный пургой,

Для солнца упокойник костяной.

Рученек не разомкнуть,

Ноженек не разогнуть —

Не белы снежки — мой путь!

Деревня — буря, молний наковальня,

Где молот — гром, и тучи — китовальня,

Где треплют шерсть — осинника опальней;

Осинник, жгуч, багров и пестр,

Ждет волчьих зим — седых невест,

С вороньим табором окрест.

Деревня — смертная пурга —

Метелит друга и врага,

Вонзив в безвестное рога.

Деревня — вепрь и сатана…

Но ронит коробом луна

На нивы комья толокна.

И сладко веет толокном

В родных полях, в краю родном,

Где жаворонок с васильком

Справляют свадьбу голубую.

В республике, как и в России,

Звенят подснежники лесные,

Венчая пчелку восковую.