Сочинения. В 2-х томах - [87]

Куда в алмазнорудый бор

Не прокрадется волк-топор

Пожрать ветвистого оленя.

Ведь в каждом тлеющем полене

Живут глухарь, лосята, белки!

Свои земные посиделки

Я допрядаю без тебя;

И сердце заступом дробя,

Под лопухи, глухой суглинок,

Костлявый не пытает инок

Моих свирелей и волынок —

Как я молился, пел, любил.

Средь неоплаканных могил

Ты побредешь на холмик дикий,

И под косынкой земляники

Усмотришь смуглую праматерь.

Так некогда в родимой хате,

С полатей выглянув украдкой,

В углу под синею лампадкой

Я видел бабушку за прялкой:

Она казалася русалкой,

И омут глаз качал луну…

Но памятью не ту струну

Я тронул на волшебной лютне

Под ветром, зайца бесприютней.

Я щедр лишь бедностью стапесней.

Теперь в Москве, на Красной Пресне,

В подвальце, как в гнезде гусином,

Томлюсь любовницей иль сыном —

Не все ль равно? В гнезде тепленько,

То сизовато, то аленько,

Смежают сумерки зенки.

Прости! Прости! В разлив реки

Я распахну оконце вежи

И выплыву на пенный стрежень

Под трубы солнца, трав и бора —

И это будет скоро, скоро!

Уж черный инок заступ точит

На сердца россыпи и ночи,

И веет свежестью речной,

Плотами, теплою сосной,

Как на влюбленной в сказку Вятке;

А синий огонек лампадки

По детству — бабушку мне кажет

Подводную, за лунной пряжей.

С ней сорок полных веретён

Стучатся в белокрылый сон,

Последнее с сапфирной нитью —

К желанной встрече и отплытью!

19 ноября 1932

391 Среди цветов купаве цвесть

Среди цветов купаве цвесть

Не приведется в милом поле:

Она у озера в неволе,

Чтоб водяницам мерды плесть

Иль под берестяной луной

Грустить за пряжей голубой.

Лишь у пузатого сома,

Где слюдяные терема

Таят берилла груды зерен

Купава позабудет горе

И, чашей запрокинув груди,

Сома увидит на запруде:

С зеленой лунной бородищей

Он лапушку свою отыщет

И приголубит слаще ката —

Неотвратимо, без возврата.

И будет лебединый чёлн

Подводным узорочьем полн

Живыми рыбьими слезами

И полноводными стихами,

Где звездный ковш, гусиный спор

И синий времени шатер.

В шатре разлапушка-купава,

Сома бессмертная забава.

Не о тебе ли, мой цветок,

Пора журчит, как ручеек,

Лесную сказку про кувшинку,

И под сердечную волынку

Рождает ландышами строки,

Что сом — поэт подводноокий?!

И что ему под пятьдесят,

Тебе же скряга-листопад

Лишь двадцать отсчитал монет —

Веселых, золотистых лет,

Похожих на речных форелей.

Я попряду свои кудели,

Быть может, через год проточный,

Чтобы любить тебя заочно,

Тростинку; птичка горихвостка,

Не медли укоризной жесткой —

Гарпун нестрашен для сома;

Тебе речные терема,

Стихов жемчужная верея.

Пусть на груди моей лилея

Сплетется с веткою сосновой,

Как символ юности и слова

И что берестяные глуби

По саван лебедя голубят!

(1932–1933)

392 Ночной комар — далекий эвон

Ночной комар — далекий эвон,

На Светлояре белый сон,

От пугал темени заслон,

И от кладбищенских ворон

Мечте, как лебедю затон.

Дон-дон!

Дуб — ухо, и сосна другое,

Одно лицо, сосец же хвои

Роняют в ночи глубину

И по ее пустому дну

Влачат зеленые лохмотья.

Не бездне ли вручаю плоть я,

А разум — звездам — палым розам,

Что за окном чумацким возом

Пристали, осью верезжа?

То в зале сердца вальс забытый,

Я к сорока, как визг ножа,

Познал словесного ежа,

Как знал в младенчестве ракиты.

Культура — вечная вдова,

Супруг поженится в Мемфисе, —

Оскалом тигра, хваткой рыси

Цветут дикарские слова.

И таборною головней

Грозят пришелице ночной:

— Уйди, колдунья! У-гу-гу! —

Подсела ближе к очагу,

И пальцы синие в опалах

Костра лесного лижут жала.

Ляс, ляс… плю, плю…

Ужель вдовицу полюблю

Я, первоцвет из Костромы,

Румяный Лель — исчадье тьмы.

— Уйди, старуха! — Злой комар

В моем мозгу раздул пожар,

Горю, товарищи, горю!

И ненавижу и люблю

Затоны лунные — опалы,

Где муза крылья искупала

Лебяжьи с сыченой капелью,

С речным разливом по апрелю,

С малиновым калужным словом

И с соловьем в кусту ольховом.

Прости, родимое, прости!

Я с новым посохом в пути,

Змеиным, в яростных опалах

И в каплях крови черно-алых,

Иду в неведомые залы,

Где легковейней опахалы,

Струится вальс — ночной комар —

На биллион влюбленных пар!

(1932–1933)

393 Под пятьдесят пьянее розы,

Под пятьдесят пьянее розы,

Дремотней лён, синей фиалки,

Пряней, землистей резеда,

Как будто взрыто для посева

Моим племянником веселым

Дерно у старого пруда;

Как будто в домик под бузиной

Приехала на хлябких дрожках

С погоста мама. Солнце спит

Теленком рыжим на дорожке,

И веет гроздью терпкой винной

От бухлых слизистых ракит.

Все чудится раскат копыт

По кремню непробудных плит.

От вавилонских городов

Шмелиной цитрой меж цветов

Теленькают воспоминанья.

Преодолел земную грань я,

Сломал у времени замок,

Похожий на засов церковный,

И новобрачною поповной

Вхожу в заветный теремок,

Где суженый, как пастушок,

Запрячет душу в кузовок,

Чтоб пахли звезды резедой,

Стихи же — полою водой,

Плотами, буйным икрометом,

Гаданьем девичьим по сотам:

Чет, нечет, лапушка иль данник?

Как будто юноша-племянник

Дерно у старого пруда

Веселым заступом корчует,

А сам поет, в ладони дует,

Готовя вереску и льну

Пятидесятую весну!

(1932–1933)

394 Я гневаюсь на вас и горестно браню,

Я гневаюсь на вас и горестно браню,

Что десять лет певучему коню,

Узда алмазная, из золота копыта,

Попона же созвучьями расшита,

Вы не дали и пригоршни овса

И не пускали в луг, где пьяная роса

Свежила б лебедю надломленные крылья.