Собрание стихотворений - [38]

Вновь впереди тяжелая безвестность,

Опять в душе печаль и тайный страх.

Чем рок завистливый нам угрожает снова?

Воспрянет ли поэт печальный твой?

Но крепнет грудь от воздуха лесного…

Как пахнет хвоями, березовой листвой!

Скудеет день. По меркнущим дорогам —

Туман. О, что еще мне суждено

На бедной родине, давно забытой Богом,

Где так пустынно, жутко и темно?

VI. МАДРИГАЛ ПО СЛУЧАЮ БОЛЕЗНИ ГЛАЗ [133]

Цветов благоухающие связки

Тебя венчали, юную как день,

И только тот, в ком сердце — как кремень,

Тебя не обожал во время пляски.

Но твой триумф не избежал огласки,

И месть Венеры, словно злой слепень,

Ужалила тебя, послав ячмень,

И узкие порозовели глазки.

А я, увидев пурпур глаз твоих,

Молитвенно шепчу Катуллов стих:

Flendo turgiduli rubent ocelli.

Киприда злобная посрамлена

И на Олимп к отцу спешит она

Рыдать о том, что не достигла цели.

VII. ПАМЯТИ ЮРИЯ СИДОРОВА [134]

Я вижу гор шотландских властелина,

Я слышу лай веселых песьих свор.

Под месяцем, теней полна долина,

Летит Стюарт и грозный Мак-Айвор.

В тумане вереск. Мрачен разговор

Столетних елей. Плачет мандолина,

И шепчет ветр над урною: Алина!

О, темных парк жестокий приговор!

Но се алтарь. Клубится ладан густо.

Какая радость в слове Златоуста!

Выходит иерей из царских врат,

И розами увит его трикирий.

Я узнаю тебя, мой брат по лире,

Христос воскрес! мы победили, брат.

VIII. ПИСЬМО [135]

Я обещал Вам непременно

Стихи. Но не моя вина,

Что своенравная Камена

С воспоминанием дружна

И вечно в ссоре с настоящим.

Владеет скакуном кипящим

Лишь хладнокровная рука

Испытанного ездока.

А стих — что конь. Но перебродит

Былое чувство, как вино,

И мысль созреет, как зерно.

Тогда из-под пера выходит

Сознаньем взнузданный куплет,

Давно просившийся на свет.

Мороза ледяные узы

Сковали мир. Ну что ж? Пускай!

Под ласковым дыханьем Музы

Всё тот же зеленеет май.

Как лодка под напором ветра,

По воле Пушкинского метра

Лечу я к Вашей мастерской.

Весенней негой и тоской

Душа полна. Окно раскрыто,

Спешу занять обычный пост.

Внизу шумит Кузнецкий Мост,

Гремят колеса и копыта,

Шипя и подымая пыль,

Проносится автомобиль.

Как много счастья ночью краткой

Ты мне дарил, волшебник май!

Уж выпит, приторный и сладкий,

Давно простывший, бледный чай.

Смолкают сонные вопросы,

И две последних папиросы

Мне остается докурить.

Как хочется мне их продлить,

Как эти папиросы сладки!

Ненастье черное в окне…

Картины в стиле Клод Монэ

Лежат повсюду в беспорядке —

Французский, красочный пожар,

И пахнут краски, скипидар.

С бессонным, утомленным взором,

Сказав прости моей мечте,

По лестницам и коридорам

Блуждал я долго в темноте.

Не раз ногой попавши в лужу,

Я вышел наконец наружу.

Дождем обрызгана сирень,

Над городом — ненастный день,

А в сердце — боль разуверенья,

Неразрешившийся вопрос.

В волшебной силе папирос

Ищу минутного забвенья.

Всё пусто. Редко промелькнет

Раскрывший зонтик пешеход.

Я помню час разлуки дальной,

Конец пленительного сна,

И взор задумчиво-печальный

У запыленного окна.

Вдали виднелись те же зданья,

Заученные очертанья

Карнизов, кровель, куполов…

Никто на расставанье слов

Не находил. Но ясно было,

Что призрак реял среди нас,

Что сердце не одно в тот час!

Свои надежды хоронило.

А снизу доносилась пыль,

Шипя, летел автомобиль…

IX. АНДРЕЮ БЕЛОМУ [136]

Мужайся! Над душою снова

Передрассветный небосклон,

Дивеева заветный сон

И сосны грозные Сарова.

А. Белый

Зачем зовешь к покинутым местам,

Где человек постом и тленьем дышит?

Не знаю я: быть может, правда там,

Но правды той душа моя не слышит.

Кто не плевал на наш святой алтарь?

Пора признать, мы виноваты оба:

Я выдал сам, неопытный ключарь,

Ключи его пророческого гроба.

И вот заветная святыня та

Поругана, кощунственно открыта

Для первого нахального шута,

Для торгаша, алкающего сбыта.

Каких орудий против нас с тобой

Не воздвигала темная эпоха?

Глумленье над любимою мечтой

И в алтаре — ломанье скомороха!

Беги, кому святыня дорога,

Беги, в ком не иссяк родник духовный:

Давно рукой незримого врага

Отравлен плод смоковницы церковной.

Вот отчего, мой дорогой поэт,

Я не могу, былые сны развеяв,

Найти в душе словам твоим ответ,

Когда зовешь в таинственный Дивеев.

Она одна, одна — моя любовь,

И к ней одной теперь моя дорога:

Она одна вернуть мне может вновь

Уже давно потерянного Бога.

X.В.М. КОВАЛЕНСКОМУ [137]

Зовет мое воображенье

Тебя, следящего движенья,

В лазури, белых голубей.

В лучах сиял их рой жемчужный.

Они, казалось, были дружны

С душою светлою твоей.

Вот, что воспеть всего приятней:

Под полусгнившей голубятней

На старом ясене доска,

И волны заревой прохлады

В саду, где плачущей дриады

Поет старинная тоска.

Прозанимавшись до обеда,

Ты строгий циркуль Архимеда

Сменял на лейку и уду.

Клевало плохо, и вдобавок

Ты всё вытаскивал пиявок…

Что было смеха на пруду!

Да, наша дружба стала явней:

Мы — два обломка стародавней

Полуразрушенной семьи.

И Гоголем, Аристофаном

Полны под вечер, за стаканом,

Остроты легкие твои.

Прими ж рифмованные дани,

Златых Тургеневских преданий

Хранитель добрый и простой.

На мнения людей не глядя,

Мы будем верны, милый дядя,

Заветам родины святой.

XI. А. Г. КОВАЛЕНСКОЙ [138]

Сквозь грезы зла, насевшие как пыль,

Сквозь сумрак дней, тревожных и печальных,

Встает одна пленительная быль,

Прекрасный сон годов первоначальных.