Собрание стихотворений - [26]

Рано вышел я в поле и рано устал.

Всё — враги, да враги, всё — один, да один…

Истребляя врагов, я друзей не достал.

Все боятся меня, ненавистен я всем:

В каждой трапезе — яд, в каждой ласке — кинжал.

Стал печален мой конь, и заржавел мой шлем,

От которого враг, как от солнца, бежал.

Я обид короля гордым сердцем не снес,

Только детям рабов — трепетать при дворе!

Я им правду сказал и, слабеющий пес,

Приползаю издохнуть в родимой норе».

И няня: «Забудь про обиды двора,

Иное и высшее счастие есть:

Мятежному сердцу смириться пора,

Для радостей мирных, для неги расцвесть.

Лишь звери живут неустанной борьбой.

Довольно ты рыскал в поту и крови…

Здесь девушек много: женись на любой,

Покорствуя сладкому игу любви.

И юную нам подари госпожу,

И графа — наследника отчих земель…

Какими заботами я окружу,

Дитя Равенсвуда, твою колыбель!»

Граф по столу стукнул!: «Старуха — молчи!

Сумею прожить без советов твоих.

Иному сияние брачной свечи:

Плохой я, старуха, жених.

Уж в матернем чреве проклят Равенсвуд,

Струится по жилам проклятая кровь!

Что люди везде преступленьем зовут,

Зовут Равенсвуды — любовь.

Солгал я, старуха! Не гнев короля

Погнал меня вдаль, хоть ярилась зима.

Любовью моей осквернится земля:

Она — как пожар и чума».

И няня на графа глядит своего,

Замолкла. А он, грозной тучи черней:

«О старой графине не слышно ль чего,

О матери бедной моей?»

— «Ничего не слыхать о моей госпоже.

Я сумела старушью тоску перемочь…

Шесть долгих годов миновали уже,

Как она убежала в ненастную ночь».

Граф слуг удалил, и, наполнивши вновь

Свой кубок с гербом золотого орла

Вином, как засохшая, темная кровь,

Присел у камина, где рдела зола.

И лесничего он для беседы призвал,

И кубок со старой искусной резьбой

Вином ароматным ему наливал,

Посадив у огня пред собой.

«Побеседуем, старый и верный слуга,

У камина за чашей, вдвоем.

Не видать ли в округе какого врага,

Всё ль покойно в поместье моем?»

— «Всё цветет в твоем графстве на зависть судьбы:

По селам богатеет народ,

Невредимы твои вековые дубы,

За оградами рвов и болот.

Ни одну заповедную древнюю ель

По дубравам не тронул враждебный топор,

И далёко, на рынках, известна форель

Из твоих полноводных озер.

В воскресенье красотки твоих деревень

Разнаряжены в бархат и шелк.

Благоденствуют все… Только третий уж день

Появился в окрестностях волк.

Ни одной он овцы не похитил из стад,

Он — детей запоздалых гроза.

Говорят, что у волка того… говорят…

У него человечьи глаза.

Толпа удальцов, не боясь угроз,

Его убить собралась,

Но все разбежались: никто не снес

Огня сумасшедших глаз.

Говорят, что он рыскал прошедшую ночь

Недалёко от наших мест;

Я с винтовкой стерег, а жена и дочь,

Просыпаясь, творили крест».

И лесничий умолк. Граф сказал:

«Этот волк Не опасен для стад и сёл!

Ни к кому, ни к кому, лишь ко мне одному,

Лишь за мною одним он пришел.

Ты, лесничий, винтовку свою разряди

И народ извести, протрубивши в трубу:

Кто волка убьет, повисит посреди

Равенсвудовых рощ на высоком дубу!»

И едва произнес, как, в двери вбежав,

В непонятном испуге лепечет паж:

«У ворот старушка какая-то, граф,

Стучится и в замок просится ваш.

В лохмотьях она, оперлась на клюку,

В другой руке — дырявый мешок,

И голос грубый, под стать старику,

На подбородке — серый пушок.

Давно стучится, давно клюкой

В ворота замка упорно бьет,

То вдруг заплачет с ужасной тоской:

И воет, и лает, и вас зовет».

И вскочил Равенсвуд, словно шершень его

Внезапно ужалил в пяту:

«Старуху от замка прогнать моего,

Всю ночь сторожить на мосту!

У всех бастионов держать часовых!

Поддерживать яркое пламя костра,

Чтоб видеть я мог из покоев моих

Сигнальный огонь до утра.

Нам грозного надо врага побороть,

Господина не выдайте, слуги, врагу:

Спасенье в крови, но — свидетель Господь!

Я мать убить не могу».

Граф спал до рассвета немного минут,

И няня шепталась с лесничим вдвоем.

Так первую ночь проводил Равенсвуд

В наследственном замке своем.

1908. Январь Москва

ОЧАРОВАННЫЙ РЫЦАРЬ [94]

И отучить меня не мог обман.

Пустое сердце ныло без страстей,

И в глубине моих сердечных ран

Жила любовь, богиня юных дней.

Лермонтов

I. ТРИ ВИДЕНИЯ [95]

Смеялся май, синел, сверкал залив.

На берегу, в тени плакучих ив,

Увидел я беспечное дитя,

Играющее в мяч. Над ним, грустя,

Склонялась Муза, и ее рука

Держала лиру, лавр и терн венка.

И новый сон передо мной возник:

Клонился ветром плачущий тростник,

Летали в роще желтые листы…

И Муза мне сказала: «Видишь ты:

Старушка с отроком вокруг пруда

Идут, идут… не спрашивай, куда!»

Леса одеты в пурпур и огонь,

Заходит солнце. У колодца конь

Остановился с легким звоном шпор,

И девушка склонила томный взор,

На водоем поставивши ведро…

Вдали сверкнуло белое перо.

И Муза мне шепнула: «О дитя!

Богиня юности придет шутя,

Шутя уйдет. Ты всадника узнал?

Вином кипящий золотой фиал

Ты рано осушил. Придут ли вновь

И лира, и страданье, и любовь?»

II. ПОЕДИНОК [96]

Куда, куда? Восстала метель,

И небо шумит без луны и без звезд.

Безумный! безумный! о, неужель

Не знаешь ты, кто жилец этих мест?

Душа пуста. Ветер дует в уста,

Из-под ног взметнулся звенящий смех.

В металлическом шорохе злого куста

Я слышу шепот про древний грех.

— О, кто ты, безумный? в полночный час

Никто не ходит этой тропой.

Не видишь, как блеском незрячих глаз