Собрание стихотворений - [25]

Город — вампир!

Горе, горе живым! Горе юности, силе, здоровью!

Раскаленная челюсть, дыхание огненных губ

Прикоснулось к народу: трепещущей плотью и кровью

Упивается труп.

Небеса безответны, и людям состраждет природа.

И детей, как бывало, земные сосцы не поят.

Кто-то хитрый и тайный пускает по жилам народа

Разлагающий яд.

Город, город проклятый! во скольких, во скольких вагонах

Ежедневно везут безответно покорных судьбе

И быков, и свиней, и младенцев, и дев, обреченных

На закланье тебе.

Сколько жизней прекрасных стихия твоя растоптала.

Сколько лиц отцвело, сколько сильных угасло умов,

Затерявшись средь банков, контор — алтарей капитала —

И публичных домов.

Расцветет ли любовь, где под грохот железных орудий

Изнуренные девушки в темный влачатся вертеп

Отдавать упыриным лобзаньям бесплодные груди

За каморку и хлеб!

Где и ночи, и дни, побледневший и весь исхудалый,

Надрывается мальчик средь вечно гудящих машин

И, родных вспоминая, на зорьке, холодной и алой,

Тихо плачет один.

Город, город проклятый! где место для каждого дома

Чистой кровью народа и потом его залито!

Вавилон наших дней, преступленья Гоморры, Содома

Пред твоими — ничто.

Торжествуй, торжествуй надо всем, что великого было

И справляй свой кощунственный братоубийственный пир!

Час грядет: ты услышишь дыхание Иммануила,

Город — вампир!

VI.СИОН ГРЯДУЩИЙ [92]

Братья! Сестры! Облекайтесь в ризы светлые, венцы венчальные

И во сретенье Христа теките по стезям зазеленевших трав.

Братья! Сестры! Слышите ли сладостное пение Пасхальное

По лугам и пажитям, по холмам диким и удолиям дубрав?

Со свещьми возженными в руках, лампадами златоелейными,

Звонкими кадилами грядут и мужи сильные, и старики.

Лапти юношей белеют райскими нетленными лилеями,

Словно жертвы кровь на девушках повязанные алые платки.

Птичьи гласы, щекот славий, кукования зегзицы тихие

— Над ключами светлыми, в тени берез зеленых и плакучих верб.

Здравствуй, церковь верная, бежавшая от царствия Антихриста:

Излилася чаша гнева Божьего и жатву сжал Господний серп.

Руки крепкие, расставшиеся с косами, плугами, сохами,

Подымайте крест, крестьяне русские, возлюбленнейшие Христа.

Вся земля исполнена молитвами, рыданьями и вздохами,

Расцвели стихирами, псалмами девичьи румяные уста.

Стали храмами дубравы озарённые, а рощи ― кельями,

От купальниц золотых восходит ладан и гудит зелёный звон.

В укрепленье верным въяве зрится над берёзами и елями,

В пенье ангельском, на красных тучах, просиявший солнцем град Сион.

Брат с сестрою, — равный с равной, —

Матери, отцы, сыны,

Перед церковью дубравной

Все мы кровью крещены.

Мы под тем же самым небом,

И, как в первый век земной,

Нивы золотятся хлебом,

И луга шумят травой.

Мать земля! Твои мы чада.

Ты ли нас не защитишь?

Горнего взыскуя града,

Мы в твою бежали тишь.

Геи, жатвами богатой,

Лоно влажно и черно.

Сколько лет в него оратай

Золотое клал зерно!

Не легка его работа!

Православная земля,

Сколько слез и сколько пота

Выпили твои поля!

Вся Россия — хлеб и небо.

Сотни верст — одно и то ж:

Золотые волны хлеба,

Ветром зыблемая рожь.

Вся Россия — только горе:

Стонет богатырь-силач,

И в веках гудит как море

Детский вопль и женский плач.

Вся Россия — лишь страданье,

Ветра стон в ветвях берез.

Но из крови и рыданья

Вырастает ожиданье

Царства Твоего, Христос.

Братья! Сестры! видите антихристово злое поругание?

Горе зрячим! Небо затмевается и ожелезились пути.

Вот оно, предсказанное предками бесконное рыскание!

Все источники отравлены. Везде его печать. Куда идти?

Братья, сестры! вскормленные древнею премудростию книжною,

Собирайтесь отовсюду, в песнях и молитвах возносите глас.

Что за ветер зашумел над русскою землей? О, кто там движется?

Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй нас!

1908. Октябрь, Дедово

БАЛЛАДА О ГРАФЕ РАВЕНСВУДЕ [93]

В дни глухие зимы, когда едешь с трудом,

И метели и полях визжал и ревут,

В фамильное графство, в свой дедовский лом

Возвращается граф Равенсвуд.

Он уже на границе отцовских земель

Узнает, что знакомо с младенческих дней:

Над колодцем высокая древняя ель

И снегами засыпанный Тэй.

Украшает зима вековые дубы,

Серебристой порфирой убрав;

Сладок воздух родной! Возвестил гул трубы,

Что домой возвращается граф.

Но не шумная встреча прицельна ждала:

Ни родных ни друзей в опустелых стенах,

Только старая няня его обняла,

Со слезами на слабых глазах.

Он повесил от крови заржавленный меч,

Прошел амфиладу померкнувших зал:

В столовой камин просыревший разжечь

И ужин накрыть приказал.

Мерцаньем свечей озаряется мрак,

Граф салится за ужин с любимцем пажом,

А вьюга по окнам стучит, словно враг,

Незримый, грозит мятежом.

Но пускай за стенами метели ревут!

Драгоценного кубок вина осуша,

Веселее на слуг поглядел Равенсвуд,

И в глазах заиграла душа.

И старую няню граф подозвал,

И подал ей кубок, сказавши: «Мой дед

Отца попеченьям твоим отдавал,

Покидая свой дом для кровавых побед».

И няня: «Скажи, господин мой, зачем

Ты нас посещаешь глухою зимой?

Надолго ли снял ты изрубленный шлем,

Надолго ли ты возвратился домой?»

И нахмурился граф. «Я не знаю и сам,

Зачем я приехал, уеду когда:

Довольно на зависть злым небесам

Равенсвудова счастья сияла звезда!

Мне осталось немного до первых седин: