Собрание стихотворений - [4]

Непрерываемо. Враг топчет берега,

И, бронями кипя, пораскалились дали,

Но память о былом, — о Пирре, Аннибале,

Как последождная победная дуга.

И, клятву выковав в произнесеньи четком, –

Спокойный человек с квадратным подбородком

Запаивает жезл в медь маленькой руки,

И, чуя пиршество, чертят по небу птицы:

По мрамору ступень упруги и легки

Шаги Диктатора, — плеск молока волчицы.

1917

САНСКРИТ

В странно-знакомых словах, суровых словах санскрита –

Смуглая кожа земли, — той, где струится муссон.

В призвуках тайных и темных кроются лики дравидов,

Преданных мертвой луне, солнцем сожженных людей.

В плавно-певучих разливах широко отверстых гласных

Всплески высокой волны, — воли грядущих веков.

И в трепетании смутном шорохов, шепотов, шумов

Скорбные шелесты трав в мире бескрайних могил.

1917

EX ORIENTE UMBRA

Плащи из мутно-белого сукна,

Разрез направо, алый крест налево.

Их нежно вышивала королева,

И женская рука была верна.

Под медный плач латинского напева

Колышется органная волна,

И сердца рыцарского глубина

Вся рдеет от расплавленного гнева.

Окончено. Звенящий вопль трубы.

На весла тяжко налегли рабы,

И в море мерно выплыли галеры.

И с берега ловил их долго взгляд,

Прощальный взгляд на тех, кто солнце веры

Понес в провалы первых круазад.

1917

СЛОВАРЬ

Коринф. Коричневый. Коринка. Карий.

Колье гортанно прозвучавших слов.

Отраден мой сегодняшний улов:

Мир и словарь — как море и акварий.

Разглядывай резьбу радиолярий

Не под покровом громовых валов,

Но в хрустале недвижимых слоев,

И бережливым будь, что антикварий.

Так в малом целый познается мир.

Так в блеске золота раскрыт Офир,

И слово легкое — стигмат вселенной.

Люблю слова, певучую их плоть:

Моей душе, неколебимо пленной,

Их вестниками воли шлет Господь.

1917

РУКОПИСИ ПУШКИНА

Как нежны, как надрывно милы

И этот пыльный аромат,

И порыжелые чернилы,

И росчерков округлый ряд.

В сияньи Крымских побережий,

В Михайловской тиши, — один, –

Размашистые эти мрежи

Сплетал мой вечный властелин.

Как выскажу? И слов мне мало:

Здесь, где моя легла слеза,

Его рука перебегала

И медлили Его глаза.

И эти влажные напевы

Неистлеваемым зерном

Вздымают золотые севы

На поле выжженном моем.

1917

«Прибой на гравии прибрежном…»

Прибой на гравии прибрежном

И парус, полный ветерком,

И трубка пенковая с нежным

Благоуханным табаком.

А сзади в переулках старых

Густеют сумерки. Столы

Расставлены на тротуарах.

Вечерний чай. Цветов узлы.

Черешен сладостные груды.

Наколки кружевные дам.

И мягкий перезвон посуды

Аккомпанирует словам.

И так доступно измененье

Девятисот на восемьсот,

Где жизнь застыла без движенья,

И время дале не идет.

И радостью волнует райской,

Что впереди — свершенья лет

И что фонтан Бахчисарайский

Лишь будет в будущем воспет.

1917

ПОЭТАМ

Друзья! Мы — римляне. И скорби нет предела.

В осеннем воздухе размывчиво паря,

Над гордым форумом давно отпламенела

Золоторжавая закатная заря.

Друзья! Мы — римляне. Над форумом державным

В осеннем воздухе густеет долгий мрак.

Не флейты слышатся: со скрипом своенравным

Телеги тянутся, клубится вой собак.

Друзья! Мы — римляне. Мы истекаем кровью.

Владетели богатств, не оберегши их,

К неумолимому идем средневековью

В печалях осени, в томлениях ночных.

Но будем — римляне! Коль миром обветшалым

Нам уготован путь по варварской земле,

То мы труверами к суровым феодалам

Пойдем, Орфеев знак наметив на челе.

Вливаясь в музыку, рычанье бури — немо.

Какое торжество, друзья, нас озарит,

Когда, отъяв перо от боевого шлема,

Его разбойник-граф в чернила погрузит.

Пусть ночь надвинулась. Пусть мчится вихрь пожара,

К моим пророческим прислушайтесь словам:

Друзья! Мы — римляне! И я приход Ронсара

В движении веков предвозвещаю вам!

1918

ДЕРЖАВИН

Он очень стар. У впалого виска

Так хладно седина белеет,

И дряхлая усталая рука

Пером усталым не владеет.

Воспоминания… Но каждый час

Жизнь мечется, и шум тревожит.

Все говорят, что старый огнь погас,

Что век Екатерины прожит.

Вот и вчера. Сияют ордена,

Синеют и алеют ленты,

И в том дворце, где медлила Она,

Мелькают шумные студенты.

И юноша, волнуясь и летя,

Лицом сверкая обезьяньим,

Державина, беспечно, как дитя,

Обидел щедрым подаяньем.

Как грянули свободные слова

В равненьи и сцепленьи строгом

Хвалу тому, чья никла голова,

Кто перестал быть полубогом.

Как выкрикнул студенческий мундир

Над старцем, смертью осиянным,

Что в будущем вскипит, взметнется пир,

Куда не суждено быть званым…

Бессильный бард, вернувшийся домой,

Забыл об отдыхе, о саде,

Присел к столу и взял было рукой, –

Но так и не раскрыл тетради.

1918

«В граненой проруби, в крутых отрезах льда…»

В граненой проруби, в крутых отрезах льда

Сапфиром залегла тяжелая вода.

И пар, чуть розовый, слегка зарей облитый,

Восходит облачком и чистой Афродитой

Оплотневает там, в полярных небесах.

От белых риз ее летит к нам белый прах.

И замирает взор, лебяжьим пухом нежим,

И любят девушки умыться снегом свежим.

1918

«Закрыв глаза, пересекаю брег…»

Закрыв глаза, пересекаю брег.

Прибоя гул растет и подавляет.

И, обожженный хладным брызгом влаги,

Я останавливаюсь и гляжу.

Как тусклы лопасти стальных валов,

Как бледны свитки фосфористой пены,

И крупные алмазы Ориона

Дробятся в возметенной глубине.

О море! Родина! Века веков

Я полыхал сияньем фосфористым