Собрание стихотворений - [85]

                  жены моих друзей.

С детства им пала на плечики хрупкие

трудных годин полоса.

Глина с известкой плескалась об руки их,

                   ветер им сек волоса.

Легкие ноги о щебень исколоты,

юбки намокли в росе, —

но, как июньские молнии, молоды

                  жены моих друзей.

…К ночи сойдемся — накурим, натопаем, —

все приберут поутру.

Пусть же хоть солнце прольется на теплые,

                  ловкие руки подруг.

Дочери Солнца, вы сами как луч его,

что проблистал по грозе.

Я вам желаю всего наилучшего,

                  жены моих друзей.

Не позднее 1962

     БЕТХОВЕН^{397}

Как полюбить бы

такого большущего?

Нá поле битвы

с громами пошучивал.

Графским подлизам

колкости буркая,

весь он — как вызов

снобам и бюргерам.

Буйствуя в стычке,

в споре упорствуя,

жил на водичке

с коркою черствою.

Бешен и чертов,

в комнате заперся,

в гневе исчеркав

четкие записи.

Там по ночам он

в полном безмолвии

бредил началом

Девятой симфонии,

дерзкие замыслы

в нищенстве пестуя.

«Делом бы занялся,

сволочь плебейская».

Вздутые жилы,

волосы на плечи.

Так вот и жил он,

весь музыкой каплющий.

В дружбе с народом,

радуясь с вечера,

лоб благородный

счастьем просвечивал.

Сложный и дюжий, —

слыхали такого вот? —

мастер был души

людские выковывать.

Демон крылатый,

радость прославивший,

львиные лапы

бросает на клавиши.

Не позднее 1962

* * *

Я жил на комсомольской стройке^{398},

не наблюдал, а просто жил,

дышал, обдумывая строки,

и не был праздным и чужим.

Но, резюмируя по пунктам,

ходил до полночи по ней,

с комсоргом трясся на попутной,

в солдаты провожал парней.

Я жил не в позе летописца,

мне труд друзей не трын-трава,

и для пустого любопытства

людей от дел не отрывал.

Лишь раз, осмелившись и сунув

свой нос, на вышку приходил,

где с толком действовал Изюмов —

орденоносный бригадир.

Я жил с дружищем в общежитье,

а общежитье — не салон, —

но вы, пижоны, не тужите:

мы вас с собой не позовем!

Обрызган маслом и подряпан,

я жадно слушал пыл и жар,

и шел без трепета по трапам,

и на площадках не плошал.

Я жил с открытою душою,

не погружал ее во зло,

и стройки зарево большое,

как солнце, в жизнь мою вошло.

Куда б я руль свой ни направил,

где б ни задумался о чем,

я меньше стать уже не вправе,

к ее величью приобщен.

Живу среди огней и шумов

и жить так — счастья не таю,

хотя прославленный Изюмов

нам так и не дал интервью.

Не позднее 1962

             РЫБАЦКАЯ ДОЛЯ^{399}

Да вправду красна ли, да так уж проста ли

рыбацкая доля, рыбачья беда?

Их лодки веками в раздолье врастали.

Их локти разъела морская вода.

Гремучие ветры их кости ковали,

плакучее пламя провялило плоть.

Им до смерти снятся бычки и кефали.

Им ходится трудно, им хочется плыть.

Их вольные души сгорят и простятся

на темной волне, не оставив следа.

Недаром в них кротость и крепость крестьянства

с рабочей красой необычно слита…

А вы вот бывали в рыбачьем поселке,

где воздух, что терен, от зноя иссох,

где воздух серебрян и густ от засолки,

где сушатся сети и мокнет песок?..

Шальные шаланды штормами зашвыривает.

Крикливые чайки тревожно кружат.

Крутая волна затекает за шиворот,

и весла, как пальцы в суставах, хрустят.

Я меры не знаю ночному старанью —

старинные снасти крепить на ходу,

чтоб утречком выплеснуть лодки с таранью

и бросить рыбеху рябому коту.

Не позднее 1962

* * *

Солнце палит люто^{400}.

Сердце просит лёта.

Сколько зноя лито!

Здравствуй, жизни лето!

Отшумели весны.

Отгорели годы.

Опустились весла

в голубые воды.

Стали ночи кратки,

стали дни пекучи.

На поля, на грядки

каплет пот текучий.

В поле пляшут мошки,

небосвод распахнут,

и цветы картошки

одуряя пахнут.

О девичьи щеки,

что румянец жжет их, —

золотые пчелки

на колосьях желтых!..

А в ночи ветвями

заколышет ветер,

и еще медвяней

от полей повеет.

Говоришь, озябла?

Ну так ляг же рядом.

А с дерев, а с яблонь

так и сыплет градом…

Мы недаром стали

и сильней, и зорче,

и уста с устами

говорят без желчи.

Солнце палит люто.

Сердце просит лёта.

Сколько зноя лито!

Здравствуй, жизни лето!

Не позднее 1962

    ПАМЯТНИК ИЗ СНЕГА^{401}

Я рад, что мною не упущена

простая уличная сценка.

Из снега слепленного Пушкина

видали вы в саду Шевченко?

А я видал сию диковину,

стоял, глазел с подругой обок.

Как бы из мрамора откованный,

на нас смотрел любимый облик.

К нему сходилися паломники,

и, скрытый плотными плечами,

художник, строгий и молоденький,

свой труд заканчивал в молчанье.

Кто с нами там сегодня выстоял,

в который раз в уме итожил,

что молодость и бескорыстие,

по существу, одно и то же.

<1957>

* * *

Мы с народом родным обменялись сердцами давно^{402}

.

Я доподлинно знаю, какого я роду и племени.

Мне с рождения в дар было знойное знамя дано,

где и молот, и серп, и звезда над колосьями

                                                               хлебными.

Я его, как святыню, с березовым светом берег.

Что б ни стало со мной, на какие просторы ни езди я, —

буду верен навек — меж дорог, что стучат о порог, —

лишь ему одному да еще твоим чарам, поэзия.

Я пророком не слыл, от гражданских страстей

                                                                  запершись,

не бежал от людей за дверные затворы, засовы,

не роптал на ветра, не считал, что не ладится жизнь,

и в словах не плутал, и из пальца стихов не высасывал.

Но лукавым глазам попадался в певучий полон,