Собрание стихотворений - [86]

в шелестящих лесах задыхался от щебета пташьего,

пропотев домокра, огородное зелье полол,

на токарных станках золотистые трубы обтачивал.

Четверть жизни таскал за плечами мешок вещевой.

Все, что есть у меня, — заработано мною и добыто.

Я не верю стихам, за которыми нет ничего:

ни великой души, ни обильного пота, ни опыта.

И не верю браваде, брюзжащей от малой любви,

ни плаксивым гитарам, ни фокусам и ни пиликанью.

 Но чем больше поэт, тем прочнее он связан с людьми,

тем он проще душой, тем он преданней делу великому.

Если верить кому — то строителям и мастерам,

 бескорыстным рукам и биению сердца горячего,

 тем, кто плавил металл и в домах потолки настилал,

кто хлеба убирал и сады молодые выращивал.

Знаешь, как я пишу? Будто черную землю пашу,

ни себя самого, ни друзей и ни близких не милуя.

А еще я пишу, как любовь в своем сердце ношу:

навсегда, навсегда, не забудь, мое солнышко милое!..

И пшеницы шелка, и сполоснутый ливнем асфальт,

и народные стройки, и на сердце нежность

                                                           незваная, —

я еще не могу, я не знаю, как это назвать,

я хожу по земле и всему подбираю названия.

Я ведь знаю и сам, что сердца не зажгутся от цифр.

Но какие дела возникают за нашими цифрами!

За сегодняшний день сединой заплатили отцы.

Так прими их наследье и плечи под знаменем

                                                               выпрями.

Признаюсь тебе, век: буду счастлив, чтоб стих

                                                                 мой гремел,

чтобы стих мой сумел все на свете осилить и вынести.

У меня на всю жизнь лишь один образец и пример:

Это наш Маяковский — в своей непреклонной

                                                        партийности.

Не позднее 1962

* * *

Как жалость, тот день тяготил, и отнюдь^{403}

ничто не казалось предвестьем дождя,

и к дощатому жались плетню

горящих ромашек созвездья.

Но туча явилась, длинна и тоща,

тащилась и падала навзничь,

и брызнули крупные капли дождя

на яркую прозелень пастбищ.

Потемками влажными небо свело.

Ну, что тут поделаешь, братцы?

Такая погодка, а мы, как назло,

с утра порешили купаться.

Сам Репин такого вовек не писал,

а был до язычества лаком.

Снимали штаны мы на срам небесам.

Никто не дрожал и не плакал.

Так весело пахла прибитая пыль!

А мы разбегались и плыли

под ливнем, и были под ним так теплы

заливы с лужайками лилий.

Река поднималась, как в страсти душа,

и так же дышала влюбленно,

и брызгали свежие капли дождя

на тихое водное лоно.

Штрихуя простор и листву решетя,

Клялись и ручались: «Мы любим».

Стучали прозрачные капли дождя,

как юности звончатый бубен.

Не позднее 1962

Родина

* * *

Я так люблю тебя, Россия^{404}, —

Мое ты небо и земля, —

Люблю леса твои густые,

Твои пахучие поля,

Волной ласкаемые скалы,

Луга с речною синевой, —

Сижу ли заполночь усталый,

Иду ли далью полевой,

Слежу ли в дымах и туманах,

Когда ничто нейдет на ум,

Огни вокзалов безымянных

И городов далеких шум.

Там тьмы веселых, вольных, верных,

Великодушных сыновей

До пота трудятся на фермах,

С громами реют в синеве.

Там за учебою, за делом,

На подоконники присев,

Студенты тянутся всем телом

Навстречу солнцу и росе.

Там девушки смуглы и русы,

Ломают с хрустом качаны

Рыжеволосой кукурузы

Эпической величины.

Там поезда стоят у станций,

Где пахнет сеном и сосной,

И слышат путники: «Останься.

Побудь на станции лесной».

Там у прудов, степных и сонных,

Над их водою голубой,

За солнцем пламенный подсолнух

Индейской водит головой.

Там колыбельную колосьям

Лепечет лето, а засим

Огнем и далью дарит осень,

И листья падают с осин.

Там ныне я, по той же сини,

По той же воле колеся,

Смотрю в глаза моей России,

В твои метельные глаза.

И никому души не отдав,

Помимо радости твоей,

Я слышу звон твоих заводов

И аромат твоих полей.

До сладких слез, до смертной муки

Люблю — и счастья не таю

Любить твои родные руки

И душу чудную твою.

<1952, 1962>

              КАМА^{405}

В Рейн слезы Гейне канули,

Тарасов Днепр течет.

А нам сказать о Каме ли?

О чем же нам еще?..

Края ржаные вижу я,

там дух лесной медвян.

Смеются белки рыжие

и скачут по ветвям.

Наивны детства навыки,

на севере — вдвойне.

Придет мальчишка махонький,

наклонится к волне

и берег — там, где меленько —

ручонкою колуп.

Обрадуйся, Америка:

открыл тебя Колумб!

Ах, мама-Кама, Камушка,

лосиные рога,

до капельки, до камушка

ты сердцу дорога!

Не течь тебе по улочкам,

былое вороша, —

а просто ранним утречком

ты чудо-хороша

когда заря встречается

с зарею молодой

и белый чад качается

над черною водой.

И я не знаю грамоты,

чтоб высказать ту дрожь.

До самого Урала ты

крылами достаешь.

Растут электростанции

на гулком берегу.

Как с юностью, расстаться я

с тобою не могу.

Плоты таскать охочая,

лесам лизать бока,

мужицкая, рабочая,

артельная река.

Я песен не вымучивал

без устали черпал

от молота кующего

и жнущего серпа.

Ах, мама-Кама, Камушка, —

крутые берега,

до капельки, до камушка

ты сердцу дорога.

<1952, 1962>

    ЛЕРМОНТОВ^{406}

Над землею вдóвой,

рея и звеня,

на березах вдоволь

желтого огня.

Прямо в душу свет их

льется на Руси.

На прохожих с веток

дождик моросит,

да свежеет запад,

да из головы

не выходит запах

вянущей травы…

Только лес узнает,

сохранит навек,

до чего бывает

нежным человек.