Собрание стихотворений - [73]

пока народ от власти отстранен.

1957, 1990-е

                          2^{302}

Не верят зрячим, чувствующим, честным,

не верят умным, смыслу вопреки.

Кого нельзя разлить по формам тесным,

того немедля пишут во враги.

Силен соблазн ужиться с ними здесь нам.

Они бы рады. Нам-то не с руки.

Пускай крепки, как черти, старики,

да ведь и мы так просто не исчезнем.

Не век им врать да брать под подозренье

глядящих вдаль не с ихней точки зренья.

Всем директивам правды не заклясть.

Уж мы-то знаем, как их не подкупишь,

а вор и плут давно им кажут кукиш:

на то и власть, чтобы легче было красть.

1957, 1990-е

                      3^{303}

С тех пор как мы от царства отказались,

а до свободы разум не дорос,

взамен мечты царят корысть и зависть,

и воздух ждет кровопролитных гроз.

Уже убийству есть цена и спрос.

Не духу мы, а брюху обязались

и в нищете тоскуем, обазарясь,

что ни одной надежды не сбылось.

Какой же строй мы будущему прочим,

где ходу нет крестьянам и рабочим,

где правит вор, чему барышник рад?

Но, коль уж чтец страстей новозаветных

на стороне богатых, а не бедных,

тогда какой он к черту демократ?

1990-е

                         4^{304}

Анкетный черт, скорее рви и прячь их!

Я жил без них, о предках не тужа.

А как возник, узнай у русских прачек,

спроси о том умельца-латыша.

Во мне, как свет, небесна и свежа,

приемля в дар огонь лучей палящих,

смеется кровь прабабушек-полячек

и Украины вольная душа.

Чтоб жить с людьми, влюбляться и скитаться,

от трудовых корней не отрешен,

я б мог родиться негром иль китайцем.

Творить и думать — вот что хорошо.

А для анкет на кой мне черт рождаться?

Я — человек, вот все мое гражданство.

1957, 1990-е

                       5^{305}

Моих друзей не стоит строить в ряд,

допытываясь: наш или не наш ты?

Изнемогая от духовной жажды,

любой из нас был с отрочества рад

служить добру, не требуя наград,

жизнь отдавать сполна и не однажды

за лучший мир, в котором был бы каждый

для каждого и каждой друг и брат.

От прожитых не отрекаясь дней,

чтоб торный путь был правнукам видней,

готовы свет им высечь из груди мы.

Слиты с минувшим, с будущим слиты,

всей нашей жизни зримые следы

останутся в веках неизгладимы.

1960-е

                         6^{306}

Мне чужд азарт невежд и краснобаев,

цвета знамен сменивших на очах,

в чьих святцах были Ленин и Чапаев,

а стали вдруг Столыпин да Колчак.

Забыв, что сами родом из холопов,

рядятся скопом в бары да в князья,

по кудрям плачут, головы снеся,

царя сулят, империю прохлопав.

Во мне ж иной задаток повторен.

Я был хохлом, холопом, бунтарем.

Под цвелью царств — народа первозданность.

Тот крестный путь вменив себе в устав,

я красным был и, быть не перестав,

каким я был, таким я и останусь.

1991–1992

                      7^{307}

И вновь сквозь кровь в две стороны глядит,

покрыв крыла жестокосердной славой,

с российского герба орел двуглавый —

урод темнот, убийца и бандит.

Взбрело ж кому-то с бесноватых круч

вернуть к житью имперской жути символ,

что, сверх того, что паки некрасив, мол,

как всякий хищник, злобен и вонюч.

Власть и народ полны несхожих вкусов.

А нам милей ягненок Иисусов,

друг Божьих игр, безгрешно наг и бел.

А мы ему добро свое протянем:

лишь он бы стал России оправданьем

на всенародно выбранном гербе.

<1993>

                         8^{308}

За всех, кто в мир томительно влюблен,

кто в бездне бед оставил к счастью веху,

кто Божий облик брату-человеку

мечтал вернуть для будущих времен,

кем осиянна с четырех сторон

земная тьма, кто окрылил калеку

и сад взрастил, кладу земной поклон

ужасному, убийственному веку.

Мы в нем любили, верили, дерзали,

и, рождены в бессмысленной державе,

мы шли на свет и обретали дом,

чтоб революций страшная неправда

в добро и лад преобразилась завтра,

свой грех отмыв любовью и трудом.

1957, 1990-е

                      9^{309}

Ты мне призывных писем не пиши

в заморский рай земного изобилья:

с моей тоски там как бы не запил я,

там нет ни в чем ни духа, ни души.

Мне лучше жить в отеческой глуши,

где каждый день вдыхаю Божью пыль я,

где степь ковылья да рысца кобылья,

где ляг в траву и дальше не спеши.

Я не сужу, я знаю, почему ты

оставил землю бедности и смуты,

где небу внемлют Пушкин и Толстой,

и проку нет с предавшим пререкаться.

Стихи — не довод для американца.

Я обойдусь любовью и тоской.

1990-е

                         10^{310}

Пусть власть на деле будет у рабочих,

и пусть во всем, что видится вокруг,

сквозь тучи лжи проступит честный почерк

натруженных и бескорыстных рук.

Само собой не сделается вдруг, —

взгляни, как листья режутся из почек, —

но мир — не цирк, история — не трюк,

настал черед до творчества охочих.

Просохнет пот, расправится спина,

и всем мечтам исполниться сполна,

и всем словам несказанным сказаться.

Вельможа — что? Накрал — и был таков.

Но лишь народ от пашен, от станков

достоин встать у власти и хозяйства.

1957, 1990-е

                        11^{311}

А жаль, что Бог со мной не совещался.

Я б той же глине лучший дал закал,

чтоб свет любви ни в ком не иссякал,

чтоб день труда веселием венчался.

Немало крови вылизал шакал.

Наш мир — дитя, он только лишь начался.

Ему поменьше б горя да начальства,

уж разве б так он в гору зашагал.

Проснется смех, забудутся обиды,

и всех живых на праздник позовут.