Собрание стихотворений - [71]

Но дважды в месяц летом и зимой

мне было счастье вечером с получки.

Я набирал по лавкам что получше,

я брился, как пижон, и, Бог ты мой,

с каким я видом шествовал домой,

неся покупки вечером с получки.

С весной в душе, с весельем на губах

идешь-бредешь, а на пути — кабак.

Зайдешь — и все продуешь до полушки.

Давно темно, выходишь, пьяный в дым,

и по пустому городу один —

под фонарями, вечером, с получки.

1960-е

      3. НА СУМЕРЕЧНОЙ ЛЕСТНИЦЕ^{282}

В вечерний час на сумеречной лестнице

стою, плечом о стенку опершись.

Где был — там нет. По лестнице не лезется.

В кармане руки. Злобен и ершист.

Ну что, приятель? — думаю. — Держись.

Все трын-трава, пусть сердце перебесится.

А на душе — хоть в пропасть, хоть повеситься.

Ночь, никого — и лестница. Эх, жизнь!

Ни добрых слов, ни красного денька.

Все — ничего, водилась бы деньга.

Была б деньга — пожить бы хоть с полмесяца.

Найти б себя, Поверить бы другим.

Смертельно грустно, как там ни прикинь,

в вечерний час на сумеречной лестнице.

1960-е

               4. ПОСТЕЛЬ^{283}

Постель — костер, но жар ее священней:

на ней любить, на ней околевать,

на ней, чем тела яростней свеченье,

душе темней о Боге горевать.

У лжи ночной кто не бывал в ученье?

Мне все равно — тахта или кровать.

Но нет нигде звезды моей вечерней,

чтоб с ней глаза не стыдно открывать.

Меня постель казенная шерстила.

А есть любовь черней, чем у Шекспира.

А есть бессонниц белых канитель.

На свете счастья — ровно кот наплакал,

и, ох, как часто люди, как на плаху,

кладут себя в постылую постель.

1960-е

         5. ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ^{284}

В воскресный день с весельем невезенье —

оно давно у нас отменено.

Наводит телек панику на семьи,

приелась вдрызг эротика в кино —

и, как всегда, все к водке сведено,

и уж нельзя взирать без омерзенья,

как мы проводим наши воскресенья.

Да сам-то я хоть чем-нибудь иной?

К чужим страну бездумчиво ревную.

Пойду вздремну, потом пойду в пивную.

Там воздух сиз от дыма и кощунств.

Грохочет рок. Ругают демократов.

Взял кружку впрок, печаль в нее упрятав,

и на пропащих девочек кошусь.

1990-е

                6. ОСЕНЬ^{285}

О синева осеннего бесстыдства,

когда под ветром, желтым и косым,

приходит время помнить и поститься

и чад ночей душе невыносим.

Смолкает свет, закатами косим.

Любви — не быть, и небу — не беситься.

Грустят леса без бархата, без ситца,

и холодеют локти у осин.

Взывай к рассудку, никни от печали,

душа — красотка с зябкими плечами.

Давно ль была, как птица, весела?

Но синева отравлена трагизмом,

и пахнут чем-то горьким и прокислым

хмельным-хмельные вечера.

1960-е

          7. ЧТО Ж ТЫ, ВАСЯ?^{286}

Хоть горевать о прошлом не годится,

а все ж скажу без лишней чепухи:

и я носил погоны пехотинца

и по тревоге прыгал в сапоги.

У снов солдатских вздохи глубоки.

Узнай, каков конец у богатырства, —

свистя душой, с высотки покатиться

и поползти за смертью в лопухи.

А в лопухах, служа червям кормежкой, —

лихой скелет с распахнутой гармошкой,

в ее лады запутался осот.

Тряся костьми и в хохоте ощерен,

в пустые дырки смотрит чей-то череп

и черным ртом похабщину несет.

1960-е

     8. ДЕМОН ДЕМОКРАТИИ^{287}

Я — демократ не на заморский лад

какой-то там ква-ква-адвокатуры.

Я — демократ и рыцарь диктатуры

в рабочей робе, красен и крылат.

Я — демократ и рад, когда корят

ее враги, корыстны и понуры,

но, свету сын, но любящему брат,

молюсь добру из-под звериной шкуры.

Себе ж на гибель гимн пою мечам,

вселившим страх в магнатов и мещан,

набитых злом, в невежестве чванливых.

Где Божий стан? Где войско палача?

Но, темный век по-свойски волоча,

сквозь строй врагов иду во тьму, свалив их.

1957, 1990-е

                 9. ХОРАЛ^{288}

Дай заглянуть в глаза твои еще хоть.

Скажи хоть раз, что ты была не сном…

Под сапогами, черными, как деготь,

кричит заря в отчаянье смешном.

Святые спят. Их плачем не растрогать.

Перепились на пиршестве ночном.

Лишь чей-то возглас: «Господи, начнем!»

И детский крик. И паника. И похоть.

На небесах горит хорал кровавый.

Он сбрасывает любящих с кроватей.

Он рушит стены, грозен и коряв.

Кричит в ночи раздавленное детство,

и никуда от ужаса не деться,

пока гремит пылающий хорал.

1960-е

10. НЕ ВИЖУ, НЕ СЛЫШУ, ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ^{289}

Не вижу неба в петлях реактивных,

не вижу дымом застланного дня,

не вижу смерти в падающих ливнях,

ни матерей, что плачут у плетня.

Не слышу, как топочет солдатня,

гремят гробы, шевелятся отцы в них,

не слышу, как в рыданьях безотзывных

трясется мир и гибнет от огня.

Знать не хочу ни жалости, ни злобы,

знать не хочу, что есть шуты и снобы,

что боги врут в руках у палача.

Дремлю в хмелю, историю листаю, —

не вижу я, не слышу я, не знаю,

что до конца осталось полчаса.

1960-е

      11. ЛЮДИ И БУМАГИ^{290}

Не жди добра от множества бумаг.

В конце концов они своей лавиной

сомнут твой мир, задушат хваткой львиной,

и ложь и страх поселятся в умах.

Кто уцелеет, станет жить впотьмах,

без дум, без крыльев, нижней половиной,

забудет чудо тайны соловьиной

и средь бумаг состарится бедняк.

Он заслужил судьбу свою: вольно ж!

А ты не жди, а ты тревожь покой их.

Давно пора нагрянуть на вельмож,

на души их бумажные, у коих

рабочий класс не сходит с языка,

а на рабочих смотрят свысока.

1957, 1990-е

           12. ПЛЕМЯ ЛИШНИХ^{291}