Собрание стихотворений - [70]

Вбок ведут, вихляя, тропы —

в дебри воровские

не обещанной Европы,

а больной России.

Никуда с нее не съеду —

прямиком до смерти

по Тарасовому следу,

по тернистой тверди!

Мне ж еще при строе старом,

что никак не сменим,

на всю жизнь примером стал он

и благословеньем.

1992

        ЛИНЕ КОСТЕНКО^{275}

                    1

Лина, вы горимостью святы —

   знать, стихии дочь Вы,

чьи стихи — как ливень с высоты

   на сухие почвы.

Ливень тот — всеслышимая часть

   духотворной воли.

Вот и дивно мне, что Вы за власть —

   ту, что вор на воре.

Не добро поэту защищать,

   кто в чинах да в сане, —

Вы от них же, ставящих печать,

   претерпели сами.

Ведь народ и пастыри — совсем

   не одно и то же:

гляньте, кто в начальниках засел —

   да все те же рожи!

Или все, что связано с Москвой,

   Вам — как в горле костка,

и, хоть вор, хоть вывертень, да свой —

   рассудили жестко?

Где ж просвет? Империи-то нет,

   хлебушек-то дорог…

Лина, Лина, Вы ж таки поэт,

   а не идеолог.

Разве, Лина, разных мы кровей?

   Вам на губы перст мой!

Наша Русь природней и первей

   царской да имперской.

Я при той в задышливой тоске,

   не в зачет, что с риском,

зло клеймил на русском языке,

   Вы — на украинском.

Тот и этот — как сестра и брат,

   что роднее нету.

Оттого-то я, как дурень, рад

   Вашему привету.

             2

Кровный сын у матери Руси,

   русско-украинской,

я ее крестительной росы

   мускусом проникся.

Как же сыну матерь не любить —

   что леса, что степи?

Во пиру ее да хмелем быть,

   цветом шелестеть бы.

Щедротою житниц и криниц

   напитавшись вдоволь,

перед милым ликом падать ниц,

   как в Полтаве Гоголь.

Уж добро во мне обречено,

   лишний час оттикав,

но светлы над нежностью речной

   Киев и Чернигов.

Городами древними славна

   Русь моя — Украйна,

а другая русская страна

   растеклась бескрайно.

Ей земля у хаты не мила,

   канув дымной горсткой —

к шири страсть она переняла

   у орды монгольской.

За ту ширь свободой заплатив,

   лепотой лебяжьей,

грозным царством встала супротив

   самое себя же.

Соблазнилась Азиею Русь,

   чтобы стать Россией, —

сколько помню, столько и молюсь:

   Господи, прости ей!

Но, коль позовет на Страшный суд

   кроткий счет кукушкин,

за царей ответ не понесут

   ни Толстой, ни Пушкин.

На одно я в мире обопрусь —

   на родное слово,

Украина, Киевская Русь —

   русскости основа!..

Вот и значит, Лина, что на том,

   что на этом свете,

мы один и тот же вспомним дом,

   материны дети.

В доме том господствовать и клясть

   чуждо горней воле.

Вот и дивно мне, что Вы за власть

   ту, что вор на воре.

Все гордыни — суета сует,

   да кому что мило.

Вы ж от Бога истинный поэт —

   достоянье мира.

1993

* * *

Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня^{276}.

На безликости зорь каменеют черты воровские…

Отзовись, мой читатель в Украине или в России!

Отзовись мне, Россия, коль есть еще ты у меня!

Отзовись, кто-нибудь, если ты еще где-нибудь есть, —

и проложим свой путь из потемок бесстыжих на воздух.

Неужели же мрак так тягуче могуч и громоздок!

А и при смерти жду, что хоть кем-то услышится весть.

Что любимо — то вечно и светом стучится в окно,

счастьем щурится с неба — вот только никак не изловим.

И смеется душа не тому, что мир темен и злобен,

а тому, что апрель и любимое с вечным — одно.

Пушкин шепчет стихи… Скоро я свой костер разожгу,

и дыхание трав, птичьи тайны, вода из колодца

подтвердят, что не все покупается и продается

и не тщетно щедры Бог и Вечность на каждом шагу.

Октябрь 1993

* * *

Исповедным стихом не украшен^{277},

никому я не враг, не злодей.

За Кавказским отторженным кряжем

каждый день убивают людей.

Вся-то жизнь наша в смуте и страхе

и, военным железом звеня,

не в Абхазии, так в Карабахе

каждый день убивают меня.

Убивают людей, не считая,

и в приевшейся гонке годов

не держу перед злобой щита я

и давно уже к смерти готов.

Видно, без толку водит нас бес-то

в завирюхе безжизненных лет.

Никуда я не трогался с места —

дом остался, а родины нет.

Ни стихов там не слышно, ни мессы,

только митинга вечного гам,

и кружат нас мошнастые бесы

по истории бывшей кругам.

Из души нашей выжата воля,

к вечным книгам пропал интерес,

и кричу и не вижу того я,

кому нужен мой стих позарез.

И в зверином оскале и вое

мы уже не Христова родня,

и кричу и не вижу того я,

кто хотел бы услышать меня.

Не мои — ни пространство, ни время,

ни с обугленной вестью тетрадь.

Не под силу мне бренности бремя,

но от бесов грешно умирать.

Быть не может земля без пророка.

Дай же сил мне, — Кого-то молю, —

чтоб не смог я покинуть до срока

обреченную землю мою.

1994

Сонеты из книги «82 сонета и 28 стихотворений о любви» >{278}

Сонеты к картинкам >{279}

                1. ПАРУСА^{280}

Есть в старых парусах душа живая.

Я с детства верил вольным парусам.

Их океан окатывал, вздувая,

и звонкий ветер ими потрясал.

Я сны ребячьи видеть перестал

и, постепенно сердцем остывая,

стал в ту же масть, что двор и мостовая, —

сказать по-русски — крышка парусам.

Иду домой, а дома нынче — стирка.

Душа моя состарилась и стихла.

Тропа моя полынью поросла.

Мои шаги усталы и неловки,

и на простой хозяйственной веревке

тряпьем намокшим сохнут паруса.

1960-е

       2. ВЕЧЕРОМ С ПОЛУЧКИ^{281}

Придет черед, и я пойду с сумой.

Настанет срок, и я дойду до ручки.