Собрание стихотворений - [69]

С подножий до высот

круг замкнут и изломан,

и снова не везет,

как вечно не везло нам.

Не тщась в потопе дней

возобновлять старинку,

мы снова всех бедней

при переходе к рынку.

В ответ на зов еще

треньбренькаю на лире,

но смутно и нищо

в сознании и в мире.

Откуда счастье нам?

Ведь мы ж не побирушки,

как бедный Мандельштам

говаривал подружке.

В чаду календаря

с прощеньем и виною,

вернее говоря,

оно у нас иное.

Как верилось душе,

когда я был мальчишкой,

но в гору лезть уже

приходится с одышкой.

Все книги, что люблю,

прочитаны в той рани,

и вечер тороплю

для пива и тарани.

О да, я был в аду

и прожитые годы

фундаментом кладу

для внутренней свободы.

Под тяжестью седин

я чувствую впервые,

что мир сей посетил

в минуты роковые.

Не надо, не туши,

не думай, что не время, —

веселием души

поделимся со всеми.

Уж срок тот недалек,

когда любовь и мудрость,

раздув свой уголек,

воздушно обоймут нас.

Да будет нам щитом

душевная отвага

отшельника, чей дом

стоит у Карадага.

1992

           1 ЯНВАРЯ 1993 ГОДА^{272}

Покамест я бессмертен и всесилен,

   еще с утра

со всех концов зову на праздник Лилин

   друзей добра.

Зову тихонь таимостей и странствий

   и думных дрем,

а ты одна повелевай и властвуй

   за сим столом.

А в полночь вдруг подумаю «да ну вас!»

   и вспомнишь ты,

как в детстве хмуром льнула и тянулась

   к теплу мечты,

как был сиротским присмерком искрошен

   твой ранний цвет

и ветром сдут, безгрешен и безгрошен,

   в колодец лет.

Боясь с мурой всеобщего устава

   попасть впросак,

в больном пути скрывала, что устала

   нести рюкзак.

Привыкла жить тайком, мечту свою ты

   в быту храня,

и были б дружбы, дети и уюты,

   не будь меня.

Не встреть меня, жила б себе в покое,

   в дарах дорог, —

за что ж тебе казнилище такое

   устроил рок?

В мой мерзлый мрак, с работы ли, с базара,

   свой свет внесла

и жизнь мою безвестную спасала,

   не помня зла.

Когда б не ты, я был бы нети отдан,

   в когтях беды

давно став трупом или идиотом,

   когда б не ты.

Жужжливым летом в памяти пахучей

   медвяных крыл

ты мне дарила с воздухом созвучий

   Литву и Крым.

Не нам с тобой мирить людей и нелюдь

   ненастных дней, —

ты ж всем кругом добро б хотела сделать,

   кто нас бедней.

Светлы тобой прельстительная чара

   и тайный зов,

в тебе одной причина и начало

   моих стихов.

Прожитых лет обузы и темноты,

   тоску и гнет

прости мне в день рожденья твоего ты

   под Новый год.

Присев к столу от кухонного газа,

   от лжи обид,

ты улыбнешься мне, иконноглаза,

   и Бог простит.

Еще не раз твои труды и брашна

   меня спасут.

Когда любовь, то с ней идти не страшно

   на Страшный суд.

Но даже там на спрос Судьи святого,

   чтоб дух спасти,

я не смогу неведомого слова

   произнести.

* * *

                           Виктории Добрыниной

Не празднично увиты^{273},

а буднично тихи,

в меня вселились Виты

Добрыниной стихи,

что из полуподвалов

взошли на судный свет,

и в них не слышно жалоб

и обвинений нет.

Лишь молвят с горьким жестом,

катая в горле ком,

о неустройстве женском

в пейзаже городском.

Взялась — так не взыщи ты:

в быту, как на войне,

поэту нет защиты,

а женщине — вдвойне.

В истории, похоже,

не стоит ничего

с ободранною кожей

живое существо…

Она ж глядит, не хмурясь,

а пригоршни щедры —

и сердце всколыхнулось

от горечи сестры.

Я радоваться смею,

что, Божий нелюдим,

хожу, выходит, с нею

по улицам одним.

Не в поле, не от ветра,

а в лад календарю

из глаз моих ответной

слезой благодарю.

1993

            ПОЭТЫ^{274}

                                          Тарасу Шевченко

                             в память и в подражание

Взяв трудом у Бога льготы,

с крыл-коня не слазя,

жил поэт немецкий Гете

при дворе у князя.

Краем дальше, часом позже

Китсу не пробиться:

чуть взошел на пожне Божьей —

и не стало Китса.

Грех стерег, шурша и пахня,

но спасала вера

в жаре зарев жоха-парня —

строгого Бодлера.

Как побитые пророки

на всемирном рынке,

были сроду одиноки

Гёльдерлин и Рильке.

Не переть же к вышней цели

сбродом, чохом, кошем.

Вот и Пушкин на дуэли

кем-то укокошен.

Всем поэтам в мире этом

жизни не хватило.

У иного под запретом

даже и могила.

Но, ни с мертвыми в траншее,

ни в камнях застенка,

не было судьбы страшнее

той, что у Шевченко.

Ни в Берлине, ни в Париже

найти не старайся:

нет душе родней и ближе

кобзаря Тараса,

кто, господской сукой-розгой

досыта заласкан,

дружбу свел с сумой сиротской

хлопчиком селянским,

кто, во цвете переехан

царскою коляской,

мукам мира вторил эхом

в пустыне Аральской,

кто, украдкой над тетрадкой,

как преступник, горбясь,

сохранил в юдоли краткой

высоту и гордость.

В жизнь-реку входил сто раз он,

не пытая брода,

аж пока не стал Тарасом

для всего народа.

Книжка-доченька, мокра ты —

строки жгутся раной.

В жизни ж нет ему награды —

женщины желанной.

Лишь во сне — у хаты вишня,

киця на приступке…

Дух-Тарас, благослови ж мя

на стихи-поступки!

Даст Господь, в четверостишьях

в души свет посею,

как мы выбрали бесстыжих

да себе ж на шею.

Мы ж свой крест никак не втащим —

тяжела деньжица.

Стало людям работящим

дома худо житься…

Уделите ж вы поэту

крохотку вниманья,

потому что в мире нету

высшего призванья.

От венчанья до скончанья,

если живы будем,

он не пан и не начальник,

а товарищ людям…

Не задумавшись, а сразу,

как с войны до дому,

я иду вослед Тарасу —

никому другому!