Собрание стихотворений - [75]

но я не знал, что ты уже в дороге,

уже в пути спасение мое.

                       11^{323}

— Ответьте мне, Сервантес и Доре,

почто так жалок рыцарь из Ламанчи,

зачем порок так царственно заманчив

и почему нет радости в добре?

Так вопрошал я в чертовой дыре,

боль вечных ран надеждой не занянчив,

у мертвых и живых ответа клянчив,

но был уклончив он о той поре.

Под ношей зла, что сердцу тяжела,

когда б я знал, что рядом ты жила,

как Бог, добра, но вся полна соблазна.

В твоих губах цвел сладостный ответ:

— Лицо Любимой излучает свет,

а харя зла темна и безобразна.

                             12^{324}

Для счастья есть стихи, лесов сырые чащи

и синяя вода под сенью черных скал,

но ты в сто тысяч раз таинственней и слаще

всего, что видел взор и что рассудок знал.

Когда б мне даровал небесный аксакал

джорджоневский закал, заманчивый и зрящий,

то я б одну тебя бросал на холст горящий,

всю жизнь тебя для всех лепил и высекал.

Почто, из тьмы один, лишь я причастен к чуду?

Есть лучшие, чем я. С кем хочешь и повсюду

будь счастлива. А я, хвала твоим устам,

уже навек спасен, как Господом католик.

По капле душу пей томливыми, с которых

еще не отжурчал блаженный Мандельштам.

                          13^{325}

Люблю твое лицо. В нем каждая черта —

от облачного лба до щекотных ресничек —

стесняется сказать, как ландышно чиста

душа твоя, сестра деревьев и лесничих.

Тому, кто чист душой, привычна нищета.

Для бывших бунтарей мы нищие из нищих.

Но ты, не помня зла, беспечностью казнишь их.

Перед лицом твоим не страшно ни черта.

Люблю в него смотреть с наивностью сектанта.

Когда читаешь вслух Гомера или Данта,

ты всей душою там, в их думах дома ты.

Но тихо льется ночь в древесные стаканы,

и ласк твоих труды медлительно-медвяны,

и прелести твоей не надо темноты.

                         14^{326}

Не встряну в зло, не струшу, не солгу.

Есть карточка, где ты в горах на юге…

Учи меня мучительной науке,

как сладко быть у губ твоих в долгу.

Мне трын-трава проказы и разлуки,

но я забыть до смерти не смогу,

как ты, раскинув ласковые руки,

лежишь, как жар, нагая на снегу.

В любовной выси облачком соблазна.

И, если ты с влюбленным не согласна,

прости восторг, за радость не гневись,

и я, прощенный, нежностью наполнюсь.

В тебе ж, как сестры милые, духовность и

чувственность, грудь с грудью, обнялись.

                      15^{327}

Уже бежать за поездом готов,

земле и небу шлю свои проклятья.

В неблизкий свет умчалась в легком платье

и сгоряча хлебнула холодов.

Но, как спины от горя не горбать я,

за сотни верст не протоптать следов.

Разлуки воздух горек и ледов.

Должно быть, скука в этом Закарпатье.

Служебный выезд радостью убог,

и ни тепла, ни друга. Дай-то Бог,

чтоб хоть один нашелся из кагала.

И я кого-то жалобно молю:

согрейте в стужу веточку мою,

развеселите, чтоб не тосковала.

                       16^{328}

Твое лицо светло, как на иконе,

ты в зное снов святишься, как река.

Хвала тебе! Крылаты наши кони.

Как душен век! Как Вечность коротка!

Мне без тебя — ни вздоха, ни глотка.

О, сколько жара тайного в тихоне!

Стыдишься слов? Спроси мои ладони,

как плоть твоя тревожна и гладка.

Отныне мне вовек не будет плохо.

Не пророню ни жалобы, ни вздоха,

и в радость боль, и бремя — благодать.

Кто приникал к рукам твоим и бедрам,

тот внидет в рай, тому легко быть добрым.

О, дай Господь, всю жизнь тебя ласкать!

                        17^{329}

Я о любви не верю злобным вракам,

хоть и слетали с вещего пера.

Какой мудрец до чар ее не лаком

и клясть ее чья песня не стара?

Мир сыт по гроб замужеством и браком,

в нем дух и плоть — не брат и не сестра.

А мы хмельны сочувствием и мраком,

и ты в хмелю покорна и щедра.

Бедна добром безродственность людская.

Давай умрем, друг друженьку лаская!

И не над нами небо, а внутри.

И ласк твоих одно воображенье

доводит дух до райского круженья,

и мир гордится сладостью сестры.

                       18^{330}

Не заплывай в сомнительные сети

пустых забав, дозволенных утех.

Коль Бог для всех, не может быть,

чтоб эти уста и бедра были не для всех.

Равно светлы задумчивость и смех.

Ты так даришь, как балуются дети.

Ни с кем на свете, о, ни с кем на свете

с библейских лет так не был сладок грех.

В родном краю, где ветер и полынь,

лишь ты одна гонимых не покинь, —

и вот мы всех гонителей богаче.

Твоя любовь, как Божий дар, легка.

Пои бродяг, дремучая река,

бочоночек из погребов Боккаччо.

                          19^{331}

Смиренница, ты спросишь: где же стыд?

Дикарочка, воскликнешь: ты нескромен!

И буду я в глазах твоих уронен,

и детский взор обиды не простит.

Но мой восторг не возводил хоромин,

он любит свет, он сложное простит.

Я — беглый раб с родных каменоломен.

Твоя печаль на лбу моем блестит.

Моим глазам, твое лицо нашедшим,

после тебя тоска смотреть на женщин,

как после звезд на сдобный колобок.

Меня тошнит, что люди пахнут телом.

Ты вся — душа, вся в розовом и белом.

Так дышит лес. Так должен пахнуть Бог.

                       20^{332}

Когда б мы были духом высоки,

в любви достойны милого мерила,

с каким весельем ты б себя дарила,

всему стыду, всем страхам вопреки.

Ты и в алчбе чиста и белокрыла,

а мы и в снах от неба далеки.

В какую даль, округлы и легки,

зовут твои упругие ветрила?