Собрание стихотворений - [77]

Под щебет птиц чуть движутся часы,

а я тебе читаю вслух Софокла.

Когда уйдем, хочу, чтоб ты взяла

с собою воздух леса и села

и старых ран чтоб кровь на мне засохла.

Нам век тяжел. Нам братья не друзья.

Мир обречен. Спасти его нельзя.

А я тебе читаю вслух Софокла.

                      31^{343}

Дурные сны — худые времена.

Уже не жаль ни жизни, ни свободы —

была б душа. Добро, что в эти годы

в твоей любви моя сохранена.

Твоя любовь — заветная страна

нежбы и веры, берег Кинь Заботы.

Ты вся для всех и вся ни для кого ты,

соблазн добра, небесна и земна.

Ты вся для ласк, как соловей для песен,

и образ Божий сладостно-телесен,

как родничок, спасаешь и поишь.

Когда, как ввысь, смотрю в твои лесные,

знать не хочу ни мира, ни России.

Ты — мой Христос, мой Пушкин, мой Париж.

                      32^{344}

Я никого на свете не кляну.

Мы простодушны и премноготерпны:

берущим дань не мстили за ущербы

и низость душ не ставили в вину.

Я лучше сам ушел от них теперь бы

в ту южную верблюжную страну,

где по песку ветвями шарят вербы

и от безводья воют на луну.

Там я забуду холод и вражду

и сто ночей шагов твоих прожду.

Ты сохни, рот, и вы, глаза, моргайте.

Там твари, травы, воздух и вино —

все к Лиле льнет и в Лилю влюблено,

и свет в ручьях, и камни в Самарканде.

                     33^{345}

Какая ты — не ведает никто:

твои наряды жалки и случайны.

Ни волшебства, ни прелести, ни тайны

не распознать под стареньким пальто.

И так всю жизнь, и где ни обитай мы,

для благ земных дыряво решето.

Но без одежд, о, светлая, зато

как все черты твои необычайны.

Очей и губ святыня и услада,

кем любовалась мудрая Эллада,

чья чара ласк для нежных налита,

любовь бездомных, ласточка надежды,

когда в раю с нее сняты одежды,

о, как твоя ликует нагота!

                         34^{346}

И у меня желание одно,

мне с ним не жаль в лепешку расшибиться.

Я мир пройду — добуду живописца:

пиши любовь, клади на полотно.

Чтоб все, кто чист, могли в нее влюбиться,

чтоб стало снам свершение дано,

пусть розовеет, светится, клубится,

уносит ввысь, как Божие вино.

Роднее брата будь мне тот художник.

Ведь жизнь полна ночей и дней порожних,

а красоту нельзя таить от глаз.

Смотрите, все тоскующие люди,

как нежно дышат маленькие груди,

как бедра ждут, белея и круглясь.

                         35^{347}

Мой храм, как жизнь, всемирен и пространен,

он пуст и тих, и служба в нем проста,

но там возжен огонь любви, беспламен,

дышать свежо пред образом Христа.

Твоей души в нем веет красота,

я ей навек в монашье сердце ранен,

а поцелуй сквозь дрему утром ранним

стократ святей лампады и креста.

Мой Бог — добро, приявшее твой облик,

с которым я, изранив душу об век,

как с чудной вестью, по миру иду.

Душе не надо лучшего молебна.

Как целовать отрадно и целебно

твое лицо в Исусовом саду.

                         36^{348}

Назвавший нас довольными, вольно ж,

потешь глупцов, кричи про это с крыш им.

Но если ты мозгами шевельнешь,

мы от тебя такого не услышим.

Довольны мы? Сам слово то вернешь.

Среди невежд с образованьем высшим,

подонков злобных, выспренных вельмож

живем в аду и адским дымом дышим.

Но рядом Лиля, девочка, античность.

Я всей тоской на снах ее оттиснусь,

всю боль зарою в ясные холмы.

От зла нельзя отгородиться снами.

Так не кори нас, друг, а лучше с нами

причастью к свету радуйся, как мы.

                      37^{349}

Здорово, друг, читатель, ветеран

исканья смысла на мирских базарах!

Неведом нам, как светел ты и ярок.

Чем дышится тебе по вечерам?

О жажда лиц! Не прячь свое в чулан.

Мы заждались. При звоне щедрых чарок

яви его в изжажданный подарок,

родным открыт и алчущим желан.

Всмотрись в наш свет, кто нам готов быть братом,

за то, что — нет — не кончен счет утратам,

за то, что зорь без горестного дня

таким, как мы, при жизни не дождаться,

за меты тьмы, за то, что может статься,

ты любишь, близкий, Лилю и меня.

                               38^{350}

«Смешно толпе добро», — такой припев заладя,

не я ли с давних пор мотал себе на ус

извечнейший, как жизнь, как солнышка с оладьей,

с застенчиво-смешным прекрасного союз.

И мы с тобой смешны, как умникам Исус,

как взрослому дитя, как Мандельштам и Надя.

Твоей душе молясь, твои колени гладя,

я над самим собой мальчишески смеюсь.

Устроено хитро, что нежность и величье

нам часто предстают в комическом обличье.

Так, может быть, и нас запомнят наизусть?

Вот скачет Дон Кихот — и хлоп с лошадки наземь!

Зачем же он смешон? Затем, что он прекрасен.

Смешны избранники. Тем хуже? Ну и пусть!

                          39^{351}

В чем нет души, не может быть прекрасно.

Я весь в долгу у рук твоих, у рта.

Про чары зла слепцы твердят напрасно,

я в силу их не верил никогда.

О, как свята Эллады нагота,

с добром в ладу и с истиной согласна,

что и в лукавой прелести соблазна,

как белый бог, нетленностью горда.

Тот светлый хмель окутал облик твой.

Он веет небом, травами, Литвой,

в нем дремлет рек высокогорный рокот.

И больно мне, и эта боль сладка.

Ты — Мандельштама лучшая строка

в тетради той, что отыскать не могут.

                       40^{352}

Бессмертна проза русская. И благо

земле, чьим соком кроны вспоены.

Ее плоды лишь истине верны,

и не вольны над ней костер и плаха.

Но как должны быть распределены