Собрание стихотворений - [78]

в одной душе и мера и отвага,

и страсть и ум у авторов «Войны

и мира», «Жизни и судьбы», «Живаго».

О, дай мне Бог, быть истинным и щедрым,

грянь в парус мой мирооблетным ветром,

пред коим ложь презренна и тиха.

Пока мой ковш серебряный не допит,

пусть русской прозы мужественный опыт

упрочит прелесть русского стиха.

                     41^{353}

Услышь мое заветное условье.

Когда умру, зарой мой прах в глуби

моей Руси, где гульбища коровьи,

где небо землю молит «Не убий».

Поэтов русских помни и люби,

клади их сны в ночное изголовье, —

они полны духовного здоровья,

как русский лес и лето на Оби.

Храни наш рай во свете и в тиши,

но то, что есть, былым не заглуши

и новых дружб тоской не охлади ты.

Люби живых, с кем жизнь тебя свела,

и будь сама любима и светла,

с душой Христа и телом Афродиты.

                        42^{354}

Издавнилось понятье «патриот».

Кто б не служил России, как богине,

и кто б души не отдал за народ?

Да нет ни той, ни этого в помине.

Прошли как жизнь. Дурак о них не врет.

Колокола кладбищенской полыни

поют им вслед, печалясь, как о Риме,

грустит турист у вырытых ворот.

Народ — отец нам и Россия — мать,

но их в толпе безликой не узнать,

черты их стерлись у безродной черни.

Вот что болит, вот наша боль о чем, —

к моей груди прильнувшая плечом, —

а время все погромней, все пещерней.

                        43^{355}

В любое место можно взять билет,

есть дом у всех — Америка, Москва ли, —

а мы с тобой из безымянной швали,

а нам с тобой нигде приюта нет.

Не для того, чтоб через сотню лет

с тобой меня по имени назвали,

я взял билет на призрачном вокзале

и за сонетом выдышал сонет.

Не я писал. Моим пером водила

та власть, что движет листья и светила.

Ты диктовала в грусти вечеров.

Я был щепой в орфическом потоке.

Я все сказал, всему подвел итоги.

Я — твой диктант и Божий вещероб.

                         44^{356}

Мне о тебе, задумчиво-телесной,

писать — что жизнь рассказывать свою.

Ты — мой собор единственный, ты — лес мой,

в котором я с молитвою стою.

Ты — всё, чем я дышал в родном краю:

полынь полей, мед пасеки небесной,

любовь к добру, и ужас перед бездной,

и в черный час презренье к холую.

Вся жизнь моя. Как мне вместить все это

в один пролет мгновенного сонета,

не пропустив, не предав ничего,

чтоб ты, как мир, воскресла белой ранью,

как божество, доступное желанью,

как вышних чар над бренным торжество.

                         45^{357}

Ты, братец, враль. В тебе играет брага.

Ты мелешь вздор, не ведая управ:

«Природа — все, искусство ж, хоть и благо,

лишь вторит ей, ее же обобрав».

Так Дант был вор у моря и у трав?

И мудрый Бах пред пеньем сфер бедняга?

И Парфенон не стоит Карадага?

Ты, братец, враль. И все-таки ты прав.

Что Моцарт сам и сам Буонарроти

перед живым очарованьем плоти,

чей нежный хмель любим и вожделен?

Дурак зовет: «Поедем за моря, мол».

А мы с тобой на всей Эллады мрамор

не променяем Лилиных колен.

                        46^{358}

Какое счастье, что у нас был Пушкин!

Сто раз скажу, хоть присказка стара.

Который год в загоне мастера

и плачет дух над пеплищем потухшим.

Топор татар, Ивана и Петра,

смех белых вьюг да темный зов кукушкин…

Однако ж голь на выдумку хитра:

какое счастье, что у нас был Пушкин.

Который век безмолвствует народ

и скачет Медный задом наперед,

но дай нам Бог не дрогнуть перед худшим,

брести к добру заглохшею тропой.

Какое счастье, что у нас есть Пушкин!

У всей России. И у нас с тобой.

                       47^{359}

Еще не весь свободен от химер я,

еще от слов хмелеет голова.

Простится ль мне мое высокомерье,

дурацкий смех и праздные слова?

Но солнце жжет и трудится трава,

и бьется сердце, полное доверья.

О вечной жизни пели наши перья,

той, что свята, прекрасна и права.

Я невзлюбил традиций и нотаций,

я полюбил трудиться и мотаться

и светлых снов космическую ширь.

К моей звезде, таинственной, далекой,

иду на свет единственной дорогой,

слепого века строгий поводырь.

                      48^{360}

Когда уйдут в бесповоротный путь

любви моей осенние светила,

ты напиши хоть раз когда-нибудь

стихи про то, как ты меня любила.

Я не прошу: до смерти не забудь.

Ты и сама б до смерти не забыла.

Но напиши про все, что с нами было,

не дай добру в потопе потонуть.

Гладишь — и я сквозь вечную разлуку

услышу их. Я буду рад и звуку:

дождинкой светлой в ночь мою стеки.

И я по звуку нарисую образ.

О, не ласкать, не видеть — но еще б раз

душой услышать милые стихи.

                       49^{361}

О, если б всем, кто не спасется сам,

кому от мук дышать невмоготу,

чью боль поймут в двухтысячном году,

о, если б тем страдальцам, тем друзьям,

как болеутоляющий бальзам,

прижать колени Лилины ко рту,

о, если б их тоскующим глазам

по капле пить благую наготу!

Дари нам вечность, радуя и снясь.

Пусть гибнет мир от злобы и тоски,

но пусть спасут достойнейших из нас

небесных чаш апрельские соски.

Как сладко знать о прелести добра

за полчаса до взмаха топора.

                      50^{362}

Когда уйдешь, — а рано или поздно

ведь ты уйдешь, затем что молода,

затем что рощи никнут в холода

и сухомять расшатывает десна, —

душа пребудет памятью горда,

и пусть проходит чисто и бесслезно

тех лет осиротелых череда,

что нам дано прожить с тобою розно.

О, будь счастливой в жизни без меня!