Собрание стихотворений - [100]

И ко всему вокруг.

Мальчишки чертят классы на асфальте,

Толкаясь и галдя,

И в волосах твоих сверкают капли

Чудесного дождя.

За этот дождь, за твой любимый лепет,

За ту, в цветах, зарю,

Благодарю за все, мой грешный лебедь,

Навек благодарю.

<1946–1951>

* * *

Я рад, что мне тебя нельзя^{483}

назвать своею милой.

Я рад, что я тебя не взял

ни нежностью, ни силой…

Стрясись подобная беда,

давно б истлел в земле я,

сильней поплакала б тогда,

забыла б веселее,

забыла б голос мой и лик,

потом забыла б имя,

потом сказала б: «русский бык»

и спутала б с другими.

В объятьях многих и чужих

не вспомнила б до смерти,

что был один такой мужик,

длиной подобный жерди.

А так через десятки лет

в нечаянную полночь

найдешь на чем-нибудь мой след

и по-иному вспомнишь.

Назло трагическим ночам

и прописной морали

я рад, что ты была ничья,

когда меня забрали.

<1946–1948>

* * *

Мне без надежды в горе помнить легче^{484}

Не то, что сердцу дорого навек,

А только стан твой, волосы и плечи,

Ярмо колен и боль закрытых век,

И горечь губ, которые вначале,

Стыдясь игры, на все кладут запрет,

И жар, и стыд, и долгими ночами

Горячий, нежный, сумасшедший бред.

Мне легче так. Но если бы могла ты

Понять, на сердце руку положа,

Какой тоске, чистейшей и мохнатой,

Обречена безумная душа,

Какая боль, ужасная на ощупь,

Родится в ней от малости любой,

Ото всего, что было нашим общим,

Что нас роднило больше, чем любовь,

Как страшно все, что не делю с тобой я,

Как жаль тех дум, и счастья, и нужды,

И милых книг, что мы читали двое,

И что теперь одна читаешь ты.

О, если б можно было все, что порознь

Прожили мы, как порванную нить

Собрать по часу, радуясь и ссорясь,

И каждый миг вернуть и разделить.

Когда ж случайно и на миг летучий

На грудь прильнет родная голова,

Я горькой лаской, темною и жгучей,

Перебиваю жалкие слова,

Чтоб снова руки нехотя сплела бы,

И волоса б упали на чело,

И губы губ, дыша, искали, лишь бы

Одной душе не помнить ничего.

<1948–1951>

* * *

Еще снега не стаяли^{485},

Не выросла трава,

Под певчатыми стаями

Не стали дерева.

И словно теоретики

О страсти говорят,

Заладил дождик реденький

На сто ночей подряд.

Бегут, поют в снегу ручьи,

Звенят их голоса.

А у тебя снегурочьи

Заплаканы глаза.

Ах, ночи не легко тебе

Весною коротать,

Когда такая оттепель,

Такая благодать,

Что чуть ли не о севе ли

Брехня у горожан.

Весна у нас на севере

Безумно хороша.

И я, влюбившись по уши,

Неделю сгоряча

Бродил с утра до полночи

По рощам, по ручьям.

Божился, и допрашивал,

И, ревностью томим,

Дежурил под оранжевым

Окошечком твоим,

Пока, обнявши ночи ствол

С листвою из планет,

Гадала, с одиночеством

Расстаться или нет.

Наверно, скоро сбудется

Знакомая беда…

Ах, оттепель-распутица,

Веселая вода!

<1950–1951>

* * *

Снег да ветер… ели да осины…^{486}

Белый пар над темною рекой…

Не такого счастья мы просили,

О судьбе гадали не такой…

Мне б навек красе твоей молиться,

До зари шатаясь по лугам,

Где костер, тревожный и смолистый,

Сквозь туман и темень полыхал.

Но сквозь горький чад очарованья

Сердце чует холод и метель.

Будет страшный праздник расставанья.

Ухожу за тридевять земель.

Но и там ручьями золотыми

Запоет сияющий родник:

Голубое, ласковое имя,

Свет очей, печальных и родных,

Трепет рук, натруженных и теплых…

Постарев от горя и обид,

Мне приснится весь твой милый облик,

Нестерпимой мукою облит.

Как тогда, измучась и озябнув,

В зареве горящих губ и щек,

Ты войдешь сиянием внезапным,

Музыкой, неслыханной еще.

А когда в душе наступит полночь,

Тишиной и ужасом даря,

Я один приду к тебе на помощь

Через реки, горы и моря.

Все равно, куда б ни убежала,

Сердцем я к рукам твоим приник,

Благодарной бурей обожанья

Обожгу потупившийся лик,

Насмешу, утешу и поверю,

Понесу по ягодным садам,

Не отдам ни лешему, ни зверю,

Ни беде, ни смерти не отдам.

<1950–1951>

* * *

Я верен темной речи хвой^{487}

И тишине речных излучин,

И мне не надо ничего,

Чем я любимую измучил.

Я рад, что я России сын,

Что рос у леса в колыбели

Был только корень той красы,

Чьи ветви в небе голубели;

Что лишь начало написал

Из песни той, кем был я полон;

Что не из книжек небеса

И землю вычитал и понял;

Что был всегда веселью рад

И хохотал как ненормальный,

Когда стучали дождь и град

В лопатки родича норманнов;

Что в простоте чужих домов,

Среди различных лиц и наций

Мне было долею дано

с друзьями дружески обняться;

Что, став над бурею любой,

Над речью разъяренных станов,

Я стану нежность и любовь

Беречь и славить неустанно.

(1948–1951)

             КАЙ[12]^{488}

Названье будто римское,

О сладостный обычай.

По лесу волки рыскают

За чуемой добычей.

Гуляют девки по лесу,

Галдят у ополонок,

У вод, дыханьем полюса

Певуче опаленных.

Болота да овражины,

Овражины, болота…

А девки те отважные

Еще зовут кого-то.

Свежо березке тоненькой,

Дрожит без полушалка.

В моем дощатом домике

И то ничуть не жарко.

Как будто мыши белые

В моей унылой келье,

У ног по полу бегая,

Шершмя шуршат метели.

Тружусь, читаю Пришвина,

Не плачу, не бушую…

Зачем была ты призвана

На грусть мою большую?

<1948–1951>

* * *

Ни черта я не пришелец^{489},

Не страдалец никакой,

Плотью слушал леса шелест,

Запах рек, полей покой.

Воды сонные синели,

Лик румянился земной,

Кошки, птицы, пчелы, ели

Крепко ладили со мной.

В седине и в блеске Север

Обступал меня вокруг,

Он на землю вьюги сеял,