Собрание стихотворений - [102]

Холод и музыка в пену оправленных речек.

Говор гортанный высоких и смуглых племен.

Бешеный пыл первобытных попоек и сборищ.

Мощные кедры, что в камень корнями вросли.

Горной полыни сухая и нежная горечь.

Шелест и блеск остролистых и бледных маслин.

Знойные ливни и ветра внезапного козни.

Осени щедрой ломящие ветки дары.

Дивной лозой опьяненные руки колхозниц.

Свет в проводах от курящейся утром Куры.

Руды, и смолы, и пастбищ хрустящая зелень,

Уголь под пальмами, хлеб золотой и вино.

Мудрые люди долин и вершин и расселин,

Сердце мое в вашу землю навек влюблено.

Слава твоя бесконечно мила и близка мне,

Кров мой любимый, дитя неразлучной семьи.

Ах, как блестишь драгоценным, единственным камнем

Ты на груди у прекрасной невесты Земли!

<1942, 1950-е>

ГОРИЙСКИЕ СОВХОЗЫ^{497}

Попадете в Закавказье —

Посетите город древний,

Не забудьте и облазьте

Близлежащие деревни.

Там под присмотром хозяек

На горах пасутся козы,

В буйной зелени лужаек

Там фруктовые колхозы.

Самый нежный, непримятый,

Прикорнувший у карнизов,

Брызжет соком-ароматом

Летний праздник дионисов.

Но не думайте о плате

Государственной монетой:

Нас там судят не по платью,

И не любят дармоедов.

Там внимательно и мудро

Пред лицом природы выстой.

Кукуруза перламутром

Блещет в ткани шелковистой.

Отягченным грузной ношей,

Гнуться веткам не зазорно.

Под прозрачно-смуглой кожей

Нам у яблок видны зерна.

Вьются женственные лозы.

Буйволы кричат у ясел.

Мальчуган черноволосый

Щеки вишнями замазал.

Абрикос желтеют груды.

Пчелы пьют у роз из чашек.

Груши спеют, точно груди

Здешних девушек тончайших.

Старики глядят из окон,

Седоусы и кудрявы,

Как тута исходит соком,

Каплет сахаром на травы.

А бахча нам души тешит

И черешни у колодца.

Это, может, богатейший

Заповедник садоводства.

Изобилья праздник весь тут, —

Груши, яблоки, румяньтесь!

Пьет из рога добрый деспот,

Сразу горец и фламандец.

Поутру, на зорьке божьей,

В город тянутся подводы.

Отпустив небрежно вожжи,

Проезжают садоводы.

И, подняв свои корзинки

Над нежнейшим в мире садом,

Девы робкие, грузинки

Машут рыцарям усатым.

Не позднее 1949

        ЗИМА В КАХЕТИИ^{498}

Где недавно осень пировала

Посреди застольной кутерьмы,

За крутым Гомборским перевалом

Я заслышал шорохи зимы.

Стала тьма протяжней и кромешней.

В этой тьме и повстречали мы

Первый день, нелепый и нездешний,

Закавказской чертовой зимы.

И уже сияет, и сквозит мне,

И грозит метелицей лихой

Первый день таинственный и зимний,

Ледяной, звенящий и сухой.

Из России, пахнущей морозом,

Волчьим калом, хвоей и огнем,

Он пришел, как стыд горяч и розов,

Он пришел, и я пишу о нем.

Стоит только пристально вглядеться

В этот день, прозрачный как стекло,

И увидишь родину и детство,

Все, что было, все, что протекло…

Как бы край наш ни был живописен,

Как бы дома вьюгам ни звучать, —

Мне теперь оттуда даже писем

Не придется больше получать.

Эх, вздохнуть с нечаянной досады,

Свысока плечами повести,

Затянуться крепким самосадом,

В матерщине душу отвести…

Здесь чужие и язык и округ,

Лица женщин, жесты, имена,

И мороз на камнях и на стеклах

Здесь чужие чертит письмена.

Но кого б на свете ни спросили,

Где б судьба ни стлала нам приют,

Всюду зимы пахнут нам Россией

И по-русски вьюги нам поют.

<1942–1945>

* * *

То отливая золотом, то ртутью^{499},

А то желта, как старая слюда,

За гранью гор и за метельной мутью

Скользит, журча, куринская вода.

Изборожденной трещинами грудью

К ней берег слег, не причинив вреда,

И, вся сверкая ересью и жутью,

Скользит, журча, куринская вода.

Давным-давно, в минувшие года

Веселый Пушкин брел по сухопутью,

Играя жизнью, заглянул сюда.

Он вкус ее похваливал тогда.

И, памятью горда, под дымной мутью

Скользит, журча, куринская вода.

<1942–1945>

* * *

И вот дарован нам привал:^{500}

Сидим и почиваем.

Здесь в прошлом Лермонтов бывал,

И мы теперь бываем.

Возможно, этот вот гранит

И этот вот песчаник

О нем предание хранит

В таинственном молчанье…

Однако ж, лютая жара.

Смотрю и вижу еле:

Стоит высокая гора.

Над ней века шумели…

…Трава, желтея и шурша,

Сгорит от зноя скоро…

На той горе лежит Шуша —

Великолепный город.

Как солнцем выжженный скелет,

В колеблющемся зное,

Она белеет на скале

Могильной белизною.

В ее глазницы заглянуть

Лишь звездочкам падучим.

Ах, до нее невесел путь:

Карабкаться по тучам.

Скажи, скажи мне, камень гор,

Единственному в свете,

Не здесь ли Лермонтова взор

По-доброму стал светел…

А на заре иных времян

Кровавым страшным летом

Здесь турки резали армян

По вражеским наветам.

Враги, сердечные, секлись

Калеными клинками,

И кровь с горы бежала вниз

И капала на камень.

<1942–1945>

* * *

Вечер в белых звездах был по праву^{501}

Обалдело горд самим собой.

Ветер стих, и онемели травы,

Пала пыль на плиты мостовой.

Докурил и потушил, и сплюнул,

Подошел к окну — и обомлел.

Надвигалась ночь. И лунно-лунно

В этот вечер было на земле.

И таким он был тогда хорошим,

Что мгновеньем стал я дорожить,

Что казалось: как я много прожил, —

Так хотелось мучиться и жить…

Над росою стен Степанакерта

Ночь текла как музыка и бред.

Горы были вырезаны кем-то

На холодном лунном серебре.

Запахи тропических растений

Растворялись в белой полумгле.

Вперемежку отсветы и тени,

Воплотясь, бродили по земле.

И воспоминанием о детстве —

Бабушкины сказки про зверей —

Плакали шакалы по соседству,