Будто дети плачут у дверей.
Остывали от дневного жара
Плиты улиц. Просыхала грязь.
Под окошком целовалась пара,
Никого на свете не стыдясь.
Он пальто накинул ей на плечи,
Обнимал, на грудь свою клоня…
Я стоял, и я смотрел на вечер,
И они не видели меня.
Отошел, ругнувшись по привычке —
Шепотом, замечу между строк, —
Завернул цигарку, портил спички
О сырой и стертый коробок.
Мне не жаль, я в зависти не чахну,
Не горюю, старчески бубня.
Пусть для них сегодня травы пахнут,
Как когда-то пахли для меня.
Только жаль, что время слишком грузно,
Что ничем не в силах я помочь,
Что когда-нибудь им будет грустно
Вспоминать сегодняшнюю ночь.
<1942–1945>
* * *
Как мать судьбой дана сынам
>{502},
Ты мне навеки дан,
И я пою тебе салам,
Седой Азербайджан.
То вам салам, вершины гор,
Салам скупым полям,
За ветер, солнце и простор
И за любовь — салам!
Иду за каменную грань,
Весной твоей дыша.
Здесь песней славится гортань
И мужеством душа.
Зеленый вьется виноград
По стенам, по стволам.
Кто хмелю жизни вечно рад,
От тех тебе салам.
Куда тебя в зловещий дым
Тропа твоя вела?
Не ветхим древностям твоим
Звучит моя хвала.
Ты в ложный пафос не втяни
Души не по делам, —
Но звонким вышкам нефтяным
От всей земли салам.
Мой друг, людей боготвори,
Что встретишь на веку.
Коль есть еще богатыри,
Они живут в Баку.
Крепка рука, и точен глаз,
И правда весела.
Салам, друзья, рабочий класс,
Товарищи, салам.
Не экзотический Восток
В запыленных веках —
Здесь нежный пенится хлопóк
У девушек в руках.
И всем селениям глухим,
Заброшенным углам,
Я посвящаю дружбу им
И говорю салам.
Снега вершин от зорь алы
Как в сказке, право так,
И, как воробышки, орлы
Сидят на проводах.
Их чуткой дремы льется дрожь
По сложенным крылам.
А для охоты край хорош,
Охотникам — салам.
В бараньих шапках пастухи
Зовут к себе: «уважь»,
Нальют вина, прочтут стихи,
Спекут в золе лаваш…
Войди в поля,
У гор постой,
Послушай поселян.
Простым их душам от простой
Души твоей салам.
Пусть я пришел издалека,
Иной страной дыша,
Но вот тебе моя рука
И вот моя душа.
То вам салам, вершины гор,
Салам скупым полям,
За ветер, солнце и простор
И за любовь салам.
<1942–1945>
Здесь русская тройка прошлась бубенцом, —
цыганские пели костры,
И Пушкина слава зарылась лицом
В траву под названием трын.
Курчавый и смуглый промчался верхом,
От солнца степного сомлев,
И бредил стихом, и бродил пастухом
По горькой и милой земле.
А русые волосы вились у щек,
чтоб ветер их мог развевать.
И если не это, то что же еще
Россией возможно назвать?..
Шумит на ветру белобрысый ковыль,
и зной над лугами простерт,
и тут же топочет, закутавшись в пыль,
веселый украинский черт…
Гадючею кровью цветут будяки.
Там шлях изогнулся кривой.
Свернув самокрутки, седые дядьки
Решают вопрос мировой.
В румяной росе веселится бахча
под стражей у двух тополей.
Хохлушки болтают, идут хохоча,
и нету их речи милей.
Я сам тут родился и, радостный, рос
в душистой и сочной траве,
и слушал ритмичную музыку кос,
сбирающих пышный трофей.
Я — смелый боец, я с другими в цепи,
Но в сердце иная душа:
Мне нужно еще раз пройти по степи,
Душистым пожаром дыша.
Хотя б ненадолго, хотя бы на миг
На путь ненаглядный взглянуть,
Сияющей далью пойти напрямик,
В колючках по самую грудь,
Подумать, что где-то остались друзья,
Замкнуться в прозрачную грусть,
Настойчивый образ из сердца изъять
И Пушкина спеть наизусть.
Не позднее 1952
* * *
Дышит грудь благоуханьем пашен
>{504}.
Плоть весенним соком налита.
Не лета проходят по упавшим, —
Мы идем, ликуя, по летам.
Каждый миг единственен и вечен,
Бесконечна молодость твоя, —
И не нам ли, солнечным и вещим
Вся открыта мудрость бытия.
Мы глаза к земле не опустили,
Кровь ала и свет наш не погас, —
Да не сотворим себе пустыни
Из душевных бдений и богатств.
Не позднее 1949
* * *
О красавце железобетонном
>{505},
О его площадях и садах,
Я не знаю, чем станет потом он,
Но горюю в чужих городах.
Веселей невозможно упрочить,
Нашу связь расшатать нелегко,
Нас одна приютила жилплощадь,
Воспитало одно молоко.
Нашим будням, большим и бессонным,
Не ища ни названий ни мер,
Мы дышали гремучим озоном
Новостроек, садов и премьер.
Здесь бродил я, рассеян и кроток,
За душой не имея гроша,
С асфальтированных сковородок
Газированным солнцем дыша.
С общежитьями и гаражами,
С полыханьем неоновых жил,
Дорогие мои горожане,
Я как вы зимовал и дружил.
И зато, лишь сомкнутся ресницы,
В музыкальном и светлом дыму,
Он мне снится, как будто не снится,
А как будто иду по нему, —
После гроз, в электрических лужах,
В перспективе любимых аллей.
Даже ради славнейших и лучших
Мне его не забыть на земле.
Не позднее 1952
На площадях, в трущобах и аллеях,
В печенку обжигающей пыли,
Назло векам бушует поколенье
Высоколобых юношей земли.
Поскольку речь зашла о благородстве,
Они на крепкий сделаны покрой,
У них на лицах есть особый отсвет,
Сердца пьянит их радостная кровь.
Им натощак любовь и слава снятся,
Они беспечной мудрости полны,
Филологи, биологи, физматцы,
Соль жизни, цвет и острота страны.
Ночь напролет обсасывая пальцы,
Забыв мечтать про скудные гроши,
Им суждено в учебниках копаться,
Черновики конспектов ворошить.
Ну, посудите сами, каково им
Над языками мертвыми корпеть,
Когда сияет небо голубое
