Собрание стихотворений - [6]

Знаю все. Но молчи и не требуй

Ни тревоги, ни веры своей,

Я живу… Вот река и небо,

И дыхание белых полей.

Оставленная

Мы все томимся и скучаем,

Мы равнодушно повторяем,

Что есть иной и лучший край.

Но если здесь такие встречи,

Если не сон вчерашний вечер,

Зачем нам недоступный рай?

И все равно, что счастье мчится,

Как обезумевшая птица,

Что я уже теряю вас,

Что близких дней я знаю горе,

Целуя голубое море

У дерзких и веселых глаз.

Лишь хочется летать за вами

Над закарпатскими полями,

Пролить отравленную кровь

И строгим ангелам на небе

Сказать, что горек был мой жребий

И неувенчана любовь.

* * *

Когда Россия, улыбаясь,

Безумный вызов приняла,

И победить мольба глухая

Как буйный ураган прошла,

Когда цветут огнем и кровью

Поля измученной страны,

И жалобы на долю вдовью,

Подавленные, не слышны —

Я говорю: мы все больны

Блаженно и неизлечимо,

И ныне, блудные сыны,

В изменах каемся любимой…

И можно жить, и можно петь,

И Бога тщетно звать в пустыне,

Но дивно, дивно умереть

Под небом радостным и синим.

<1915?>

* * *

Железный мост откинут

И в крепость не пройти.

Свернуть бы на равнину

С опасного пути?

Но белый флаг на башне.

Но узкое окно!

О, скучен мир домашний,

И карты, и вино!

Я знаю, — есть Распятья

И латы на стенах,

В турецкой темной рати

Непобедимый страх.

Пустыни, минареты,

И дым, и облака,

И имя Баязета,

Пронзившее века.

Белеют бастионы

За мутною рекой,

Знамена и короны

Озарены луной.

И на воротах слово,

— Старинно и темно, —

Что на пути Христовом

Блаженство суждено.

* * *

О том, что смерти нет, и что разлуки нет,

И нет земной любви предела,

Не будем говорить. Но так устроен свет,

Где нам дышать судьба велела.

И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря

На то, что ты и бодр, и молод,

Как грустно путнику в начале сентября

Вдруг ощутить чуть слышный холод.

* * *

Жил когда-то в Петербурге

Человек — он верил в Бога,

Пил вино, глядел на небо,

И без памяти влюбился.

И ему сказала дама,

Кутаясь пушистым мехом:

«Если так меня ты любишь,

Сделай все, что ни скажу я».

Чай дымился в тонких чашках,

Пахло горькими духами…

Он ответил: «Что ты хочешь?

Говори — я все исполню».

И подумал: «Буду с нею

Навсегда, живым иль мертвым.

Легкой птицей, ветром с моря,

Пароходною сиреной».

Равнодушно и спокойно

Дама на него взглянула:

«Уходи, раздай все деньги,

Отрекись навек от Бога,

И вернись с одною мыслью

Обо мне. Я все сказала».

Он ушел и, обернувшись,

Улыбнулся ей: «И только?»

На другой же день он входит,

Бледный, без креста на шее,

В порыжелой гимнастерке,

Но веселый и счастливый.

Тихо в небе догорали

Желтые лучи заката,

И задумавшись как будто

Дама вновь проговорила:

«Уходи, и если можешь,

Обо мне забудь!» Не сразу

Встал он, не сказал ни слова

И ушел не попрощавшись.

Мир широкий. Все найдешь в нем,

Но не все ль и потеряешь?

Только шесть недель промчалось,

Ночью кто-то в дверь стучится.

«Отвори!» И тихо входит

Тот же человек. Но страшно

Изменился он. Морщины

Черный лоб избороздили.

Шепчет дама: «Неужели

Ты забыл? Ты изменил мне?»

Но он ей не отвечает,

Глаз не поднимает темных.

Утро брезжит… В пышной спальне

Женщина ломает руки.

«Денег мне не надо. В Бога

Верь или не верь — пустое!

Но люби меня!» Коснулся

Он холодными губами

Губ ее, и вновь покорно

Темный, спящий дом оставил.

Год прошел, второй проходит,

Никого она не видит,

Никогда не спит… Ни слухов,

Ни звонка, ни телеграммы.

Только ветер бьется в окна,

Только птицы пролетают,

Только долгая сирена

Завывает в ночь сырую.

Лубок

Есть на свете тяжелые грешники,

Но не все они будут в аду.

Это было в московской губернии,

В девятьсот двадцать первом году.

Комиссаром был Павел Синельников,

Из рабочих или моряков.

К стенке сотнями ставил. С крестьянами

Был, как зверь, молчалив и суров.

Раз пришла в канцелярию женщина

С изможденным, восточным лицом

И с глазами огромными, темными.

Был давно уже кончен прием.

Комиссар был склонен над бумагами.

«Что вам надо, гражданка?» Но вдруг

Замолчал. И лицо его бледное

Отразило восторг и испуг.

Здесь рассказу конец. Но на севере

Павла видели с месяц назад.

Монастырь там стоит среди озера,

Волны ходят и сосны шумят.

Там, навеки в монашеском звании,

Чуть живой от вериг и поста,

О себе, о России, о Ленине

Он без отдыха молит Христа.

* * *

Единственное, что люблю я, — сон.

Какая сладость, тишина какая!

Колоколов чуть слышный перезвон,

Мгла неподвижная, вся голубая…

О, если б можно было твердо знать,

Что жизнь — одна и что второй не будет,

Что в вечности мы будем вечно спать,

Что никогда никто нас не разбудит.

* * *

Сердце мое пополам разрывается.

Стынет кровь.

Что за болезнь? Как она называется?

Смерть? Любовь?

О, разве смерть наша так удивительно –

Хороша?

Разве любовь для тебя так мучительна,

О, душа?

* * *

«О, сердце разрывается на части

От нежности… О да, я жизнь любил,

Не меряя, не утоляя страсти

— Но к тридцати годам нет больше сил».

И наклонясь с усмешкой над поэтом,

Ему хирург неведомый тогда

Разрежет грудь усталую ланцетом

И вместо сердца даст осколок льда.

* * *

Со всею искренностью говорю,

С печалью, заменяющей мне веру…

За призраки я отдал жизнь свою,

Не следуй моему примеру.

Настанет день… Устало взглянешь ты

На небо, в чудотворный час заката.

Исчезнут обманувшие мечты,

Настанет долгая за них расплата.

Не думай противостоять судьбе,

Негодовать, упорствовать, томиться…