Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима - [433]

       И не пророчит от них обогащения ни в чем».

Молвив, Природа спешит явить материнскому взору

       Образы этих трудов в первой палате ума.

Вот над книгами сын, – но это не есть Пятикнижье,

       Не были Духом Святым мерены эти столбцы;

Не Птолемей для него свои раскрывает страницы,

       Через которые ум к небу и звездам парит;

Это не трижды пять Евклидовых книг с чертежами,

       Чей обычайный приют – у геометра в руках;

Эта книга – не та, в которой мудрец Аретинский

       Всем предписал голосам правила умных наук;

Это не те перед ним развиваются длинные свитки,

       В коих силу явил чисел бесчисленный ряд;

Живописуя красу цветущей риторской речи,

       В сдвоенной книге ему не предстает Цицерон;

Не для него Аристотель писал те славные томы,

       Что философия-мать в лоне носила своем;

Физика, что процвела под ведущею дланью Галена,

       Ты в зерцале своем мир не покажешь ему;

Скрыты от взгляда его заветы Юстиниана,

       Обогащенья ему не принесет Грациан;

Чужд ему сон Сципиона, божественных полный видений,

       В многоречивых словах толстых Минервиных уст;

Не в астрономии он исчисляет двойные колуры

       И параллельных кругов звездоносящую сеть;

Не для того и Платон умудренно описывал космос,

       Чтобы его знатоком сын перед матерью слыл;

Нет – лишь азбуку он, лишь самые первые строчки,

       Первый истоптанный путь всякой школярской толпы,

Только Донатов учебник, за азбукой первую книгу,

       Горьких источник слез, он обращает в руках,

Только он и листает, что хмурых и тощих Катонов,

       Коих двойные стихи тупо зубрит новичок.

Плача, рождается он. Мы все рождаемся, плача,

       Но для него этот плач горшую муку сулит —

Будут щеки его тяжелы от слезных потоков,

       Будет в этих слезах не умиленье, а боль.

«A!» – являясь на свет, Адамову первую букву

       Новорожденный кричит, перворожденному в честь.

Это же «A!» вопиет, в нем особое чуя значенье,

       Тот, кто будет юнцов альфе и бете учить.

Побагровевший от крика, он слышит в своей колыбели

       Глас богини, чей трон шарообразен и быстр:

«Се исходишь ты в мир, где доля твоя человечья

       С общею долей людской в царственной власти моей.

Жребьи людские в руке у меня, и жребий, который

       Выпал на долю твою, не обещает добра.

Царь, воитель, мужик, – царящий, цветущий, довольный —

       Царством, славой, добром, все покоряются мне.

Волей моей царь станет рабом, цветущий иссохнет,

       Радующийся согнет спину под игом скорбей.

Знатным, алчным, гордым дается, множится, шлется

       Из-под ладони моей слава, богатство, почет.

Стоит мне руку отвесть – и глохнет гремучая слава,

       Оскудевает доход, праздной становится честь.

Цвет риторики, труд грамматики, все многословье

       Всех словесных наук вянет, пустеет, молчит.

К тем, кого я люблю, – поклоны, почтенье, удача —

       Лести, черни, судьбы – клонятся, тянутся, льнут.

Смех рыданью в черед, рыдание смеху вдогонку,

       Свету мрак, мраку свет я рассеваю вослед.

Мой переменчивый бег услаждает мне душу покоем:

       Чем поворотливей шар, тем и надежнее он.

Слушай вещанье мое: готовься к трудам и невзгодам!

       Ждать ли иных плодов с древа науки твоей?

Прежде крепка – а ныне без сил; цвела – и увяла;

       Вместо почета – позор; вместо богатства – ничто!

Те процветают, кому язвящий язык помогает

       Правдой неправду рядить, правду неправдой судить.

Те процветают, кому в поживу и жилы биенье,

       И под мочою отстой, и испражнения цвет.

Те процветают, кому дает сребролюбие навык

       Тень за тело продать, вид выдавая за ум.

Те процветают шуты, к которым придворные щедры:

       Их языков болтовня по сердцу их господам.

Те процветают льстецы, у которых медовые речи

       Скрыли губительный яд, ибо предательство в них.

Я потому и слепа, что слепых возношу я, а зрячих

       В прах попираю, гублю добрых и пестую злых!..»

……………………………………………………………………..

Эти науки впитав, сидит он в петле Лабиринта,

       В шумном застенке своем, в полном стенаний дому.

Матерь элегий к нему запоздалой хромает стопою —

       Скорбный жалея удел, скорбные молвит слова:

«Кафедра ваша несет заботы, досады, невзгоды,

       Но тяжелее всего – жадно берущая длань.

Ежели дар дается не в дар, то по божьим уставам

       Даже сама благодать блага не будет давать.

Кто благодатью рожден, тот сделался Симону сыном

       И за деньгу продает место, где надобен дух.

Дар наставленья юнцов продает он и мзду принимает,

       И не пугает его Симона злая судьба.

Все, что святые отцы завещали во славных заветах,

       Он умаляет, хулит, не почитает ни в грош.

Алчным желаньям придав покров неправого права,

       Он вымышляет закон, чтоб воспокорствовал ты.

Прибыль он хочет делить, а труд делить он не хочет —

       Стыд и страх позабыв, он, не посеявши, жнет.

Воля его такова, а ты этой воле покорствуй

       Всем покорством твоим, всем раболепством твоим.

Ежели ты, как купленный раб, не будешь безмолвен

       Перед господским лицом, – жизни спокойной не жди.

Этого мало: еще и о том стенание наше,

       Что и в доходе твоем всюду всегда недочет.

Плату за пролитый пот сулят тебе хитрые щедро,