Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [27]

— Хорошо, хорошо! — отвѣчалъ чиновникъ на всѣ мои уговоры. — Развяжите вещи! Я хочу заглянуть въ самое нутро.

Онъ говорилъ по-англійски неувѣренно, съ большими запинками и паузами, очевидно, припоминая вокабулы, которымъ его обучали въ спеціальной школѣ. Знаніе англійскаго языка обязательно для японскихъ чиновниковъ; тѣмъ не менѣе, найти человѣка, говорящаго сносно по-англійски, довольно трудно, особенно на западномъ берегу, мало посѣщаемомъ иностранцами. Я попробовалъ обратиться къ помощи другого таможеннаго чиновника, бывшаго моимъ спутникомъ на пароходѣ и говорившаго немного по-русски, но онъ рѣшительно отказался вступиться.

— Нельзя! — внушительно объяснилъ онъ мнѣ. — Европейскій законъ, японскій законъ — все равно!

Такимъ образомъ, пожитки наши были перерыты кверху дномъ самымъ основательнымъ образомъ. Японскіе чиновники вытаскивали бѣлье съ самаго дна чемодановъ, со скромнымъ и сосредоточеннымъ видомъ. Повидимому, они дѣйствительно были не чужды желанія показать иностраннымъ гостямъ, что японскіе таможенные порядки могутъ быть такъ же грубы, какъ и европейскіе. Я вспомнилъ свои разговоры съ господиномъ Кураокой во время шестидневнаго плаванія изъ Петропавловска въ Хакодате. Какъ разъ въ это время на Сандвичевыхъ островахъ произошелъ непріятный инцидентъ съ японскими дамами при таможенномъ осмотрѣ, благодаря необычайной грубости американскихъ чиновниковъ, и японское правительство даже сдѣлало по этому поводу запросъ въ Вашингтонѣ. Господинъ Кураока съ чрезвычайной горечью разсказывалъ мнѣ объ этомъ инцидентѣ и, не умѣя выразить своихъ чувствъ достаточно сильно на русскомъ языкѣ, показалъ мнѣ статью, написанную однимъ интеллигентнымъ японцемъ въ англійской газетѣ, издающейся въ Кобе.

«Насъ считаютъ въ Европѣ кроткимъ племенемъ! — гласила статья. — Не знаю, почему?.. Фигура японскаго самураи (дворянина) никогда не отличалась кротостью. Мы, однако, вполнѣ готовы доказать Европѣ и всему цивилизованному міру безъ всякихъ шутокъ, что мы хотимъ занять мѣсто въ концертѣ великихъ державъ»…

Избавившись, наконецъ, отъ таможни, мы отдали свои вещи джинрикшѣ и отправились въ гостиницу по широкой и весьма опрятной улицѣ, прорѣзанной рельсами трамвая. Городъ выглядѣлъ совсѣмъ прилично. Улицы были проложены совершенно прямо и достаточно широки для движенія пѣшеходовъ и джинрикшей. По угламъ стояли фонари. Цѣлая сѣть телеграфныхъ и телефонныхъ проволокъ могла выдержать сравненіе съ самыми большими губернскими городами Россіи. Мостовыхъ и тротуаровъ не было, но полотно дороги было твердо загрунтовано щебнемъ и посыпано бѣлымъ пескомъ, что, при отсутствіи коннаго движенія, было совершенно достаточно. Улицы были чисто подметены, и по случаю жаркаго дня лавочники и лавочницы поливали ихъ водою. Передъ домами были ящики для мусора, откуда особые мусорщики каждое утро выбирали и уносили всякій хламъ. Дома большей частью двухъэтажные, легкой японской постройки, крытые тесомъ или черепицей, были испещрены самыми разнообразными вывѣсками съ яркими рисунками рекламъ совсѣмъ американскаго типа. Между замысловатыми очертаніями японскихъ письменъ, похожими на сплетенія живыхъ изгородей, часто виднѣлись и англійскія надписи. Лавки были нисколько не хуже европейскихъ, съ большими окнами и заманчивыми выставками на витринахъ. Вездѣ виднѣлись газовые и электрическіе рожки. На болѣе оживленныхъ мѣстахъ стояли полицейскія будки. Однимъ словомъ, японскій провинціальный городъ Хакодате «въ концертѣ русскихъ уѣздныхъ городовъ», навѣрное, занялъ бы дирижирующее мѣсто.

Однако, по этимъ чистымъ и прямымъ улицамъ двигалась и спѣшила толпа совсѣмъ иного, не европейскаго типа. Мужчины въ длинныхъ халатахъ, но безъ штановъ, съ голой грудью и полуобнаженными руками, торопливо шаркали по дорогѣ соломенными сандаліями, подвязанными грубой соломенной же веревкой. Многіе были наги, только съ повязкой у пояса, другіе щеголяли въ короткой рубахѣ безъ штановъ, или, наоборотъ, въ штанахъ, но безъ рубахи. Особенно запомнился мнѣ костюмъ одного старика, состоявшій изъ огромной шляпы, соломеннаго зонтика, зеленыхъ очковъ, похожихъ на лягушечьи глаза, и соломенныхъ сандалій. Женщины въ такихъ же халатахъ, но болѣе яркихъ цвѣтовъ, съ широкими поясами, свернутыми сзади въ видѣ неуклюжаго турнюра, стучали по мостовой высокими деревянными башмаками, похожими на низенькія скамейки. На болѣе мягкихъ мѣстахъ дороги отъ этихъ скамеекъ оставались поперечныя бороздки, напоминавшія слѣды лошадиныхъ подковъ. Кстати сказать, я попробовалъ надѣть эту замѣчательную обувь, которую все японское населеніе носитъ въ грязную погоду, и почувствовалъ себя какъ на ходуляхъ, но японскія дѣвицы шлепаютъ по грязи этими скамейками какъ ни въ чемъ не бывало, и ихъ бѣлоснѣжные чулочки остаются свободными отъ малѣйшаго пятнышка. Завязки обуви проходятъ между пальцами. Чулки шьются съ отдѣльнымъ большимъ пальцемъ и очень напоминаютъ раздвоенныя бѣлыя копыта. Отъ постояннаго хожденія на этихъ скамейкахъ тѣло японскихъ женщинъ, привыкшее наклоняться впередъ, пріобрѣло особый изгибъ, не лишенный, впрочемъ, граціозности, особенно у молодыхъ дѣвушекъ.