Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [22]

— Смотри, Діадохъ! — сказалъ онъ, протягивая товарищу быстро оконченный рисунокъ.

На восковой табличкѣ красовался очеркъ осла, вращающаго грудью рукоятку мельницы.

Діадохъ нахмурилъ брови и покачалъ головою.

— Оселъ этотъ — я! — сказалъ онъ съ серьезнымъ видомъ, возвращая товарищу рисунокъ.

— Правда! — разсмѣялся Артемонъ, довольный успѣхомъ своего насмѣшливаго рисунка, и быстро начертилъ подъ рисункомъ надпись: «Поработай, осликъ, какъ доводилось и мнѣ. Быть можетъ, это принесетъ тебѣ пользу».

— Не такъ ли будетъ!? — воскликнулъ онъ съ новымъ смѣхомъ. — Какъ ты думаешь, Алексаменъ?

— Будетъ такъ, какъ угодно божеству! — кротко отвѣтилъ Алексаменъ.

— Я знаю, кто твой богъ! — подхватилъ Артемонъ и, быстро уничтоживъ предыдущій рисунокъ, начертилъ на табличкѣ очеркъ человѣка съ ослиной головой, крестообразно распростертаго на деревѣ. Подъ деревомъ стоялъ на колѣняхъ человѣкъ, и пояснительная надпись гласила: «Алексаменъ молится богу».

Молодой писецъ былъ унылъ лицомъ и кротокъ нравомъ. Рѣчь его была благочестива, и товарищи часто называли его сирійцемъ и христіаниномъ. Однако, Алексаменъ не былъ христіаниномъ. У него была цѣпкая память, и отрывки философскихъ сочиненій крѣпко сидѣли въ его умѣ. Какъ многіе римскіе патриціи, этотъ бѣдный рабъ такъ же не могъ найти своей дороги и колебался между суровостью стоиковъ и туманными обѣщаніями новаго ученія.

Наступила короткая пауза.

— Скажи мнѣ, Алексаменъ, — началъ неожиданно Діадохъ, — откуда пришло рабство на землю?

Алексаменъ замедлилъ отвѣтомъ.

— Я скажу, — вмѣшался дидаскалъ Софроній, — или лучше пускай скажетъ Аристотель: «Иные люди отъ природы свободны, а другіе отъ природы рабы. Для этихъ состояніе рабства равно полезно и справедливо».

— Но современный поэтъ говоритъ, — тотчасъ же возразилъ Алексаменъ: — «О, друзья, рабы — тоже люди. Они пили то же молоко, что мы, хотя судьба ихъ притѣснила. Но если я буду жить, скоро вкусятъ они воды свободы».

— Наставникъ Стои былъ рабомъ, — сказалъ Діадохъ.

— Но если бы Аристотель былъ проданъ въ рабство, думаю, онъ говорилъ бы иное.

— Еще одинъ философъ сказалъ, — замѣтилъ Алексаменъ: — «Вы не можете пріобрѣтать, освобождать и владѣть существами, которыя вамъ не принадлежатъ. Не имѣя законнаго права владѣнія, не можете передавать его другимъ».

— По-моему, — громко сказалъ Анидій, риторъ и грамматикъ, обучавшій своимъ знаніямъ молодыхъ питомцевъ Педагогія, — рабство произошло отъ войны. Одни народы нападаютъ на другіе и, будучи сильнѣе, побѣждаютъ. Побѣдивъ, поступаютъ съ ними по усмотрѣнію. Берутъ въ плѣнъ — мужчинъ, женщинъ и дѣтей, а негодныхъ убиваютъ. Другихъ же подчиняютъ собственной прихоти или продаютъ въ чужія страны.

Алексаменъ снова поднялъ голову и при колеблющемся свѣтѣ лампы внимательно посмотрѣлъ въ лицо говорившему.

— А война откуда? — спросилъ онъ задумчиво. — Зачѣмъ существуетъ убійство и свирѣпая неказистъ?!

— Война явилась вмѣстѣ съ людьми, — сказалъ Анидій. — Человѣкъ человѣку хищный звѣрь, такъ было и будетъ всегда.

— Будетъ вамъ! — вмѣшался легкомысленно Артемонъ. — Война, ненависть… Думайте лучше о любви. Какъ поетъ твой поэтъ, о, прилежный Алексаменъ?

Онъ закачался на скамьѣ и тихо запѣлъ:

Блондинка учила меня ненавидѣть темныхъ дѣвушекъ,

Я постараюсь ихъ ненавидѣть,

Но, быть можетъ, буду любить…

Старый ливіецъ Либеръ, болѣе тридцати лѣтъ прожившій во дворцѣ и, во вниманіе къ его старости, нынѣ освобожденный отъ работы, захотѣлъ вставить свое словцо. Либеръ былъ такъ старъ, что лицо его сморщилось, какъ обожженная кожа, и онъ не могъ иначе ходить, какъ опираясь на два посоха.

— У насъ въ Ливіи есть старый разсказъ, — началъ Либеръ. — Онъ такъ старъ, что ему надо безусловно вѣрить, ибо все древнее истинно и полно величія. Я же слышалъ его въ пустынѣ, когда, будучи мальчикомъ, помогалъ пасти стада.

* * *

Говорятъ, что, когда земля впервые отдѣлилась отъ хаоса, люди явились на ней изъ различныхъ источниковъ. Одни родились изъ черныхъ камней, падающихъ съ неба. Другіе возникли какъ пузыри, выдѣлившіеся изъ тины, согрѣтой и высушенной солнцемъ. Третьи были дѣти Прометея. Чтобы избавить своихъ дѣтей отъ ненависти Зевса, титанъ посадилъ ихъ на свое лоно и перенесъ на Счастливый островъ.

Счастливый островъ лежалъ на западномъ предѣлѣ земли, на срединѣ кудрявыхъ и зеленыхъ водъ океана. Онъ былъ пространствомъ не менѣе Пелопонеса и имѣлъ въ ширину пятьсотъ стадій, а въ длину тысячу стадій, и поистинѣ этотъ островъ назывался островомъ Счастья. Солнце свѣтило надъ нимъ всегда одинаково ясно и тепло, и не было надъ островомъ ни зимы, ни осени, ни жаркаго и сухого лѣта, но — одна вѣчно радостная и прекрасная весна. День и ночь были равны и никогда не отнимали часовъ другъ у друга, но шли рядомъ въ непрерывной смѣнѣ, какъ братъ и сестра.

Весь островъ былъ покрытъ садами и зелеными лугами. Свѣжіе ручьи прыгали по гладко обточеннымъ камнямъ, и песокъ на берегу былъ тонокъ и блестящъ, какъ раздробленное золото. Воды вокругъ острова никогда не знали бурь, и рыбы, которыя играли въ ихъ прозрачной глубинѣ, сверкали радужнымъ нарядомъ, болѣе измѣнчивымъ, чѣмъ кожа хамелеона, и болѣе прекраснымъ, чѣмъ перья феникса. И черепахи, лежа на берегу, блистали своей темно-полосатой броней, гладкой и выпуклой, какъ бы изваянной изъ мрамора.