Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [18]

Въ русскихъ тоже не было недостатка. Они являлись изъ Петербурга, Москвы и Тулы, въ теплыхъ пальто и барашковыхъ шапкахъ, и черезъ десять минутъ единодушно принимались бранить итальянскій климатъ.

Они распредѣлялись, впрочемъ, по двумъ опредѣленнымъ типамъ. Большинство ругало заграницу вплоть до пищи и природы. Они говорили, что весь свѣтъ намъ завидуетъ и потому унижаетъ достоинство Чухломы, сравнительно съ Неаполемъ. И глядя на Везувій, который дымился передъ окнами, они съ азартомъ утверждали, на основаніи путевыхъ записокъ Лейкина, что вулканъ этотъ поддѣланъ и что англійскій подрядчикъ спускаетъ ежедневно въ кратеръ десять тонъ угля, чтобы производить столбъ дыма указанной высоты. Эти люди по-французски говорили плохо; они привозили съ собой острый запахъ канцеляріи, изъ которой они взяли двухмѣсячный отпускъ, но куда имѣли возвратиться, прямо съ развалинъ Помпеи и каналовъ Венеціи.

Другіе были независимѣе въ средствахъ и говорили по-французски безъ особыхъ ошибокъ. Эти впадали въ противоположную крайность и готовы были утверждать, что даже итальянская грязь благороднѣе и культурнѣе отечественной.

Въ числѣ прочихъ былъ ветхозавѣтный купецъ изъ Сибири, маленькій, колючій, въ теплыхъ сапогахъ, вывезенныхъ прямо съ ирбитской ярмарки. Онъ все удивлялся, куда итальянцы дѣваютъ такое множество лимоновъ, когда никто за границей не пьетъ чаю съ лимономъ. Я попробовалъ напомнить о лимонадѣ, но сибирякъ настаивалъ, что на всемъ свѣтѣ лимонадъ поддѣльный и приготовляется изъ кислоты.

Былъ человѣкъ въ футлярѣ изъ Риги, который съ перваго слова заявилъ, что онъ дѣйствительный статскій совѣтникъ и, глядя на великолѣпный закатъ солнца съ перевала у Меты, томнымъ голосомъ цитировалъ «розоперстую Эосъ».

А закатъ солнца былъ, дѣйствительно, великолѣпенъ. Въ легкомъ туманѣ оно садилось, огромное и красное, какъ кровь, за острыя скалы Искіи, и легкія башни полуразрушенныхъ замковъ острова, исчезавшія цѣлый день на краю горизонта, внезапно появлялись на фонѣ багроваго огня, и казалось, что эти башни и острыя скалы вырѣзались въ недоступной дали, въ самой тверди огромнаго круглаго солнца.

Время нашего пріѣзда было временемъ карнавала.

Неаполь — одинъ изъ немногихъ итальянскихъ городовъ, гдѣ карнавалъ сохранилъ часть прежняго блеска, но въ этомъ году первый же день карнавала ознаменовался столкновеніемъ между процессіей колесницъ и пѣшей публикой. По неаполитанскому обыкновенію было нанесено нѣсколько ударовъ ножемъ. Тогда городской полицмейстеръ, не долго думая, запретилъ процессіямъ и ряженымъ появляться на улицѣ. Въ городѣ началась агитація, ибо неаполитанцы были поражены въ самое чувствительное мѣсто. По стѣнамъ были расклеены протесты, проектировался даже митингъ, но полиція стояла на своемъ и разрѣшила процессіи только въ послѣдній день. Болѣе мирные жители утѣшились, найдя средство обойти запрещеніе и праздновать карнавалъ на улицѣ, но, такъ сказать, при закрытыхъ дверяхъ. Для этой цѣли компанія предпринимателей окружила деревянной рѣшеткой самую большую изъ городскихъ площадей, захвативъ внутрь своей ограды два памятника, церковь и порядочный прудъ. Компанія устроила перманентное гулянье съ платой по франку за входъ и всевозможными масляничными ухищреніями и дешевыми соблазнами внутри ограды. Въ первый субботній вечеръ я пошелъ посмотрѣть на гулянье. Было еще рано, но густая толпа напирала на рогатки у входовъ и постепенно просачивалась внутрь, какъ вода сквозь плотину. Многіе повидимому проходили даромъ, несмотря на бдительность сторожей. Внутри ограды уже было нѣсколько тысячъ человѣкъ. Они толпились на срединѣ и смотрѣли на фейерверкъ, который только что загорѣлся на верхушкахъ трехъ мачтъ, укрѣпленныхъ въ центрѣ площади. Поближе къ оградѣ были балаганные театры, музей рѣдкостей, обѣщавшій показать публикѣ какъ значилось на афишѣ, игру природы: африканскаго слона, пойманнаго въ индійскомъ архипелагѣ подъ сѣнью бамбуковъ.

Очень смуглый апуліецъ зазывалъ желающихъ посмотрѣть на языческаго людоѣда, который ѣстъ раскаленное желѣзо и глотаетъ горящіе угли. Людоѣдъ внутри балагана звенѣлъ цѣпью, рычалъ и по временамъ ругался осиплымъ голосомъ, но на самомъ чистомъ неаполитанскомъ нарѣчіи.

У пруда была палатка цыганской гадалки. Чтобы поразить публику, желающихъ перевозили въ лодкѣ подъ охраной сторожа въ поношенномъ солдатскомъ мундирѣ. У деревянной стѣны расположились лавченки, бойко торговавшія лакомствами и бездѣлушками. По обыкновенію, лакомства были на половину отравленныя и три четверти предметовъ совершенно не нужны раскупавшей ихъ толпѣ.

Человѣчество, вообще, охотнѣе всего покупаетъ именно ненужныя вещи. Культура приходитъ къ дикарямъ или къ жителямъ захолустья въ яркомъ балахонѣ, вся въ блесткахъ и бусахъ, въ дурацкомъ колпакѣ и съ пестрымъ опахаломъ въ рукахъ. Такою она осталась до послѣдняго времени, по крайней мѣрѣ въ обыденной уличной жизни. Стоитъ пройтись по главной улицѣ любого города, чтобы воочію убѣдиться, что огромное большинство вещей, на которыя уходитъ излишняя покупательная стоимость, вся капитализированная сила, выжатая изъ природы и труда, — не годны ни на какое цѣлесообразное употребленіе и даже въ число предметовъ роскоши попадаютъ только по велѣніямъ моды, чудовищной властительницы богатыхъ обществъ современности. Въ этомъ отношеніи соединяются всѣ классы и общественные слои. Вся разница въ томъ, что богатые покупаютъ настоящіе брилліанты, черепаховый лорнетъ, корсетъ изъ китоваго уса, а бѣдные покупаютъ бусы и поддѣльные камни, серебряныя кольца, корсетъ изъ желѣзной проволоки. Зато они тратятъ на эти блестки культуры послѣдніе гроши, скопленные урѣзываніемъ въ пищѣ, сверхурочной работой или прямо самопродажей.