Собрание сочинений в двух томах. Том 1: Стихотворения - [47]

Звезды сваркой слепят автогенной,

Звезды падают мыльною пеной,

Занавеска, как парус, над ванной,

А я в ванне блаженный и пьяный.

* * *

Блещет осень окалиной

На листве жестяной.

В беспорядке навалены

Облака надо мной.

И деревья вдоль длинного

Пролетают шоссе

В серо-буро-малиновой

Одичалой красе.

В легковом, темнолаковом

Я носился авто,

Я тоску уволакивал

Километров на сто,

Чтоб все беды и горести

На прогоне сквозном

Горизонтом и скоростью

Заливать, как вином.

Ходит ветер задирою,

Лист мелькает, багрян,

И закат спроектирован

На широкий экран.

Листья машут и кружатся,

И летят, и летят,

И охваченный ужасом,

Я влетаю в закат.

Мы летим вверх тормашками –

И машина, и я,

Грохотаньями тяжкими

Тишину раскроя.

У какой-то обочины

Я сиянием стал,

И в куски развороченный

Разлетелся металл.

…Вся дорога осенняя

В красноватом чаду.

Никакого сомнения,

Что уже я в аду.

И в авто темнолаковом

Я плыву по шоссе,

День и ночь одинаково

Шебуршит в колесе.

И в сидении кожаном,

Погружась с головой,

Я сижу подытоженный,

Как баланс годовой.

Автострада протяжная

Предо мною легла,

И какие-то важные

У меня есть дела,

А у туч — фиолетовый

Или розовый цвет.

Право, дела до этого

Никакого мне нет.

Непрерывно по радио

Слышу я репортаж.

Непрерывно в досаде я

На осенний пейзаж:

Ну какой же от осени

Человечеству прок?

Только листья разбросаны

У шоссейных дорог.

Восседаю подтянутый.

Мы такие тут все.

Мы серьезны. Мы заняты.

Мы плывем по шоссе.

Мы солидные личности.

Каждый грузно-суров.

Никакой хаотичности.

Никаких катастроф.

* * *

Л. и Г. Ржевским

Ваш дом — он весь в зеленых пасмах,

С лесной чащобою в родстве,

И подымает солнце на смех

Прореху каждую в листве.

Тут озеро совсем под боком,

И слышно, как из тихих вод

Вдруг щука, вымахнув с подскоком,

В осоке радостно плеснёт!

А в озере — десятки тысяч

Слепящих солнечных огней…

Закинем, Леонид Денисыч,

На двухфунтовых окуней!

Люблю я, удочку забросив,

Почувствовать, как там, весом,

Усатый, точно Франц-Иосиф,

Уже барахтается сом!

Уютно тарахтит моторка,

И парит августовский зной,

И наполняется ведёрко

Блестящей тварью водяной.

Тут скромно поверяет автор

Свои мечтания стиху

О том, что Ганя сварит chowder,

А по-российскому — уху.

* * *

На меня налетает велосипед,

И водитель осоловело сопит.

Начинается мой коридорный кошмар.

Разрывается рядом резиновый шар.

Точно выбит ударом лихим из седла,

Я лечу, ударяясь об угол стола.

Ах, зачем на пути повстречался моём

Этот вал крепостной, этот рыцарь с копьём?

А вокруг беготня, а вокруг толкотня,

И медведь из-за кресла глядит на меня,

Надвигается смех, расстилается смех,

Смех пушистый, и мягкий, и теплый, как мех,

Здесь проходят по комнатам, как по лесам,

Это сказочный мир — и я сказочный сам.

Это сын мой — трехлетний тиран-феодал —

По квартире игрушки свои раскидал.

* * *

Я сегодня прочитал за завтраком:

«Все права сохранены за автором».

Я в отместку тоже буду щедрым —

Все права сохранены за ветром,

За звездой, за Ноевым ковчегом,

За дождем, за прошлогодним снегом.

Автор с общественным весом,

Что за права ты отстаивал?

Право на пулю Дантеса

Или веревку Цветаевой?

Право на общую яму

Было дано Мандельштаму.

Право быть чистым и смелым,

Не отступаться от слов,

Право стоять под расстрелом,

Как Николай Гумилев.

Авторов только хватило б,

Ну, а права — как песок.

Право на пулю в затылок,

Право на пулю в висок.

Сколько тончайших оттенков!

Выбор отменный вполне:

Право на яму, на стенку,

Право на крюк на стене.

На приговор трибунала,

На эшафот, на тюрьму,

Право глядеть из подвала

Через решетки во тьму,

Право под стражей томиться,

Право испить клевету,

Право в особой больнице

Мучиться с кляпом во рту!

Вот они — все до единого, —

Авторы, наши права:

Право на пулю Мартынова,

На семичастных слова,

Право, как Блок, задохнуться,

Как Пастернак, умереть.

Эти права нам даются

И сохраняются впредь.

…Все права сохранены за автором.

Будьте трижды прокляты слова!

Вот он с подбородком, к небу задранным,

По-есенински осуществил права!

Вот он, современниками съеденный,

У дивана расстелил газетины,

Револьвер рывком последним сгрёб —

И пускает лежа пулю в лоб.

Вот он, удостоенный за книжку

Звания народного врага,

Валится под лагерною вышкой

Доходягой на снега.

Господи, пошли нам долю лучшую,

Только я прошу Тебя сперва:

Не забудь отнять у нас при случае

Авторские страшные права.

АМНИСТИЯ

Еще жив человек,

Расстрелявший отца моего

Летом в Киеве, в тридцать восьмом.

Вероятно, на пенсию вышел.

Живет на покое

И дело привычное бросил.

Ну, а если он умер, —

Наверное, жив человек,

Что пред самым расстрелом

Толстой

Проволокою

Закручивал

Руки

Отцу моему

За спиной.

Верно, тоже на пенсию вышел.

А если он умер,

То, наверное, жив человек,

Что пытал на допросах отца.

Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел.

Может быть, конвоир еще жив,

Что отца выводил на расстрел.

Если б я захотел,

Я на родину мог бы вернуться.

Я слышал,

Что все эти люди

Простили меня.

* * *

От житейских толчков

Защищая бока,

Я в бюро двойников

Заказал двойника.

Кто-то кнопку нажал

На сигнальной доске,

Розоватый накал

Засиял в волоске,

Замигали огни,

Засветились щитки,

Ураган трескотни,

И свистки, и звонки —

Но уже через миг

Улеглась трескотня,

И стоит мой двойник

И глядит на меня.

Тот же нос, тот же рот,

Тот же лоб, та же плешь,

Так же руку даёт,

Все движения те ж.