Собрание сочинений. Том I - [57]

Александр Александрович очень любил улыбаться, но лицо его было не в курсе. Из-за того, что у него косил левый глаз (что-то с внутренней сетчаткой), людям иногда казалось, будто он сознательно строит им рожи. Когда Фальстарт собирался улыбнуться, рта его касалась легкая судорога, и он обретал вид человека, сокрушенного созерцанием собственного рукава, попавшего под шпиндель фрезерного станка.

Конкретно в данный момент Фальстарт расхохотался от всей души, хотя со стороны выглядел расстроенным, как человек, которого неудачно постриг кот.

— Сколько можно проникать в редакцию, как шпион, переносящий депешу через линию врага!

— У человека должны быть и друзья, и недруги, — философски заключил Бухтаревич, сплевывая на пол.

— Ты что делаешь!.. Ой! — пискнул Фальстарт, вытягивая физиономию. Он неловко привскочил и оказался зажатым между столом и стулом.

Редактор жарко поприветствовал незнакомую личность, замершую у порога в той щекотливой позиции, когда ты вроде бы и внутри, но пока еще не полностью.

Прибывший незнакомец пересек кабинет если не тяжелой поступью, то точно в подавленном настроении. Было бы нелепостью сказать, что в тот миг он держал в руках жар-птицу, а та, в свою очередь, распевала на все лады. Нет, скорее он походил на типичного диккенсовского героя, нахватавшегося лещей от провидения. Казалось, еще вчера он был невинным ребенком, роняющим слезы умиления на цветки Жизни, а теперь, пораженный вирусом печали, закладывал вираж к редакторскому столу.

— Кошкин, полагаю? — уточнил Фальстарт, плавно отделяясь от офисной мебели.

Разминувшись с Бухтаревичем, который поспешно исчез из кабинета, как гольшанский призрак из разрушенного замка, незваный гость остановился перед красивым дубовым столом Фальстарта. Он сделал еще один шаг и, зацепившись одной ногой за другую, удивил редактора несколькими па регтайма.

3

— Мы любим людей, — триумфально произнес агнец печати, желая оттянуть неминуемый момент кровопролития, — и их мы ненавидим. Да, зачастую речь идет об одних и тех же людях, но… Кошкин, черт побери, ближе к делу!

— Кто такой Кошкин?

Фальстарт застыл с густо сведенными над переносицей бровями, словно сошедший с постамента «Мыслитель» Огюста Родена.

— Так вы не Кошкин?

— Я ждал этого вопроса всю свою жизнь. Несите мне Библию, я поклянусь на ней.

— Кто вы такой?

— Рад, что спросили. По Дизайну человека я Манифестор, по соционическому типу — Дюма. Близнецы в преддверии Рака. Это вам. — С легким оттенком самодовольства гость вручил редактору полусгнивший ирис. — Как смотрится глаз не оторвать!

— Как ваше имя?

— Да.

— Зовут вас, я спрашиваю, как?

— Сипович. Сделайте мне приятно понюхайте цветок.

На лице Фальстарта нарисовалось глуповатое выражение, как у пожилого иллюзиониста, в последний миг запамятовавшего, в каком дуля пуля.

— Просторно тут у вас, — сказал Сипович и после некоторой паузы, подбадривая себя кивками, добавил на выдохе: Да, есть что пограбить.

Возникла гнетущая пауза. Сипович придурковато улыбался.

— Говоря откровенно, у меня к вам деликатный разговор.

Фальстарт напрягся и кивнул.

Что-то произошло с лицом этого несчастного человека. Кожура гостеприимства медленно отслаивалась от него. «Ошибка пластического хирурга» — сказали бы некоторые из нас и были бы неправы. Стоит лишь посочувствовать работнику пера, который, как укушенная змеей макака, хранил твердость духа до последнего момента.

— А вы не думали сделать перестановку?

— Вы что, пьяный? — насторожившись, спросил Фальстарт.

— Какое любопытное дедуктивное умозаключение. Но это все нервы. Утром у меня состоялся неприятный разговор со старухой.

— Что?

— Поймите, даже сухарю, вроде меня, хочется, чтобы его будили словами: «Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры…»

— Говорите правду, в психушке сегодня выходной?

— Не перебивайте, пожалуйста.

— Я уже не могу вас слушать. Вы удивительно на меня влияете: мне хочется есть кактусы и чесать себя теркой.

— Мою бабулю зовут Пульхерия Ананасовна. Вы с ней на короткой ноге. Так сказать, друзья до гроба. Не разлей вода. Без труда не выловишь и…

— Вы заткнетесь наконец? — Фальстарту казалось, что последние несколько минут у него в голове безостановочно звенит ложка на кафельном полу. — Слушайте, я говорил с вашей бабушкой… но ничего не обещал. — Фальстарт упреждающе поднял руку: — Нет! Ни слова! Молчите! У меня сейчас треснет кора головного мозга, и в этом случае я буду вынужден треснуть вас.

— Так что насчет работы? — звонко спросил Сипович.

Фальстарт, самоочевидно поджидавший этот вопрос, как свидетель цунами, который сознает необратимость возвращения сокрушающей приливной волны, ударил кулаком по столу.

— Убирайтесь!

— Дайте работу.

— Убирайтесь!

— Дайте денег.

— От вас несет перегаром.

— Это феромоны таланта.

— Пошел вон!

— Не толкайте меня на преступление, я же начну воровать.

Фальстарт посмотрел на несчастного недотепу взглядом постаревшего лося. Лоб его прорезала глубокая морщина.

— Вы когда-нибудь слушаете, что вам говорят? — сказал он с расстановкой, потом поднялся и, настойчиво подталкивая, предпринял попытку выдворить Сиповича за дверь. В кабинете возникла суматоха, похожая на ту, когда осел прекращает слушаться своего погонщика и упирается рогами, которых у него нет.