Собрание сочинений. Том 1. Стихотворения - [47]

И встают дубравы

Около гудрона,

Около кювета,

Где стоит Бодрова.

Лидию Александровну

Обгоняют «газики».

Лидия Александровна

Из Тимирязевки.

Сколько сияния

В молодой царевне!

Это от слияния

Города с деревней!

У агронома сельского,

Что вполне естественно,

Народилась доченька.

И это не от дождика,

И не от прохожего,

И даже не от ветра!

Хорошая, хорошая

Девочка Света!

Идет отец Светланы —

Молодой лесничий.

А кругом поляны,

Всюду посвист птичий.

Вот он нагибается,

Спрашивает деревце:

— Как приживаешься?

И на что надеешься? —

Деревце листиками

Отвечает нежно:

— Вырасту, вырасту,

Это неизбежно.—

А за лесом — храм,

Золотая луковица.

Двенадцатый век

С двадцатым аукается!

А весна идет,

Гром в болота бьет.

Прячутся лягушки,

Крестятся старушки.

А Светлана босенькая:

Топ! Топ! Топ!

Толстенькая, толстенькая,

Как первый сноп.

К радуге тянется,

Дождику рада.

Что с нею станется?

А то, что и надо.

В маминых подсолнухах

Светлане ходить.

В дубровах отцовых

Светлане любить.

С милым аукаться:

— Ау! Ау!.. —

Ах, какие капли

Падают в траву!

1962

* * *

Завтра закосят. Прощай, луговая гвоздика,

Завтра краса твоя тихо к ногам упадет.

Луг — это русское чудо. Гляди-ка, гляди-ка,

Как он невинно, нетронуто, непринужденно цветет.

Чтобы проститься мне с травами, я упаду в

                   медоносы,

К теплым кореньям, на древнее темя земли.

Кружатся пчелы, летают зеленые осы,

И приземлено гудят золотые шмели.

Вот и утихли во мне озорство и бедовость,

Замерло слово в смущенно умолкших устах.

Как оглушительна эта земная медовость,

Как упоительно это журчанье в кустах!

Все околдовано зноем, медлительной ленью

И ограничено дальним молчаньем лесов.

Этому буйству лиловому и голубому цветенью

Жить остается всего лишь двенадцать часов.

Завтра закосят. Земля обнажится исподом,

Высушит солнце зеленую эту траву.

Пчелы, спешите! Спешите управиться с медом,

Мне он не нужен, я с солью весь век проживу!

1962

Павловна

Вот и состарилась Павловна!

Силы бывалой не стало.

Никуда-то она не плавала,

Никуда-то она не летала.

Только штопала, гладила,

Пуговицы пришивала.

Изредка слушала радио,

Молча переживала.

Были у Павловны дети,

Потом у детей — дети.

Чьи бы ни были дети,

Надо обуть и одеть их.

Как это получилось,

Что ты одна очутилась?

Павловна тихо вздыхает,

Медленно отвечает:

— Старший сынок под Берлином,

Не отлучишься — военный.

Младший в совхозе целинном,

Пахарь обыкновенный.

Дочки — они за мужьями,

Каждая знает свой терем.

Я уж не знаю, нужна ли,

Старая дура, теперь им?!

Я — догоревшая свечка,

Мне уже не распрямиться.

Жизнь моя, как головешка

После пожара, дымится!..

Павловна! Я напишу им

Сейчас же о встрече нашей.

Павловна! Я попрошу их,

Чтоб относились иначе.

Скажу я им: вот что, милые,

Плохо вы мать бережете!

Она отдала вам силы,

А вы ей что отдаете?

1962

Дарья

Девочку назвали Дарья.

Дедушка просил об этом,

Бабушка того хотела.

Молодая мать сияла:

— Дайте Дашеньку скорее! —

Молодой отец сердился,

Целый день ходил не в духе:

— Дарья? Что это такое?

Дарья! Что это за имя! —

Теща зятя устыжала:

— Полно, чем ты недоволен?

Дарья — это дар природы,

Это лучше, чем Светлана,

Проще, тверже и сурьезней.

Вырастим девчонку нашу,

Выдадим за космонавта,

Унесет он имя Дарья

В межпланетное пространство.

— Разве только что в пространство! —

Потихоньку зять сдавался,

Сам улыбку в фикус прятал,

Потому что тесть заметил,

Что у Даши нос папаши!

1962

Не реквием

Ревут винты аэродромов.

Зол ветерок. Мороз жесток.

И среди прочих летчик Громов

Ведет машину на восток.

Да, Громов. Но не тот, что славен

И на служебной высоте,

А тот, что под Смоленском ранен

И вылечен в Алма-Ате.

Война его не изломала

В окопах на передовой,

Хотя волною аммонала

О землю била головой.

Он был в бинтах и в гипсе белом,

Как неживое существо.

И смерть белогородским мелом

Весь месяц метила его.

Но выдержал орел-курянин,

Кость курская — она прочна.

В анкетах Громов пишет «ранен»,

Перечисляя ордена.

Но их не носит, слишком скромен,

Геройством хвастать не спешит.

Я им любуюсь: как он скроен,

Как склепан, как надежно сшит!

Он из кабины смотрит прямо,

Уверенный в самом себе.

И солнышко лучом вдоль шрама,

И светлый зайчик на губе.

О, сколько не пришло! Он знает.

Счет всем потерям не забыт.

Прочь реквиемы! Громов занят —

Посадку дали. Он рулит.

1962

* * *

Ю. Ларионову

Соловей распевал при мамонте,

Когда не было льдов у планеты.

Не обученный книгам и грамоте,

Дикарей выводил он в поэты.

Соловей распевал при Мамае,

Тешил смердов и голытьбу.

И напрасно его принимали

За разбойника на дубу!

Соловей распевал при Гитлере.

Мы тогда понимали, что он

Ободряет Россию: враги твои

Уберутся когда-нибудь вон!

Он от горя, что рыскают волки,

В диких зарослях плакал навсхлип.

Никогда его песни не молкли,

Никогда его голос не хрип.

И теперь! Вы прислушайтесь ночью —

Над собраньем ольховых тихонь

Бьет по песенному узорочью

И бежит соловьиный огонь.

Он погаснуть, я знаю, не может,

Он в России легенда легенд.

На лопатки его не положит

Никогда никакой конкурент!

1962

* * *

Я не думал печалиться,

Когда не давали печататься!

Я вставал, открывал сеновал,

Шел к реке с полотенцем мохнатым

И подсвистывал и подпевал

В тон питомцам пернатым.

Грабли брал, шел в луга,

Где колхозницы пели.

— Я теперь ваш слуга!

— Докажи нам на деле!

Ах, как сено шумело на вилах