Собор - [5]

Незадолго до истории с Дебби, когда прошли первые приступы отчаяния, он позвонил в бюро по найму прислуги и сообщил, кто и на каких условиях ему требуется. Служащий все записал и обещал позвонить. Он объяснил Карлайлу, что желающих работать одновременно прислугой и няней найти трудно, но все же согласился попробовать. За несколько дней до заседания педагогического совета, на котором Карлайл должен был присутствовать, он позвонил в бюро еще раз. Ему ответили, что утром к нему кого-нибудь пришлют.

Этим «кем-нибудь» оказалась тридцатипятилетняя тетка в растоптанных башмаках и очень волосатая. Она поздоровалась с ним за руку и выслушала, не задав о детях ни одного вопроса и даже не спросив, как их зовут. Он провел ее в садик за домом к игравшим там малышам. Она поглядела на них с минуту, но так ничего и не сказала. Когда она наконец улыбнулась, Карлайл заметил, что у нее не хватает одного зуба. Сара отложила в сторону цветные мелки, подошла к отцу и, ухватив его за руку, уставилась на незнакомую тетку. Кейт тоже поглядел на нее, но потом снова занялся рисованием. Карлайл попросил извинения за беспокойство и сказал, что сообщит о своем решении.

Днем он ездил в супермаркет и увидел прикрепленную к доске объявлений карточку с надписью, гласящей, что некая женщина ищет место приходящей няни. Имена людей, которые могли бы рекомендовать ее, будут названы по первому требованию. Карлайл позвонил по номеру, указанному на карточке, и ему ответила Дебби, та самая толстуха.

В течение лета Айлин прислала детям несколько открыток, писем и фотографий, а также собственные рисунки пером, которые сделала за то время, что находилась в отъезде. Карлайлу она тоже писала; в своих многословных, бестолковых письмах она просила, чтобы он отнесся к этому делу (так и написала: к этому делу) с пониманием, заявив при этом, что она счастлива. Счастлива. Будто личное счастье для человека — это все, подумал Карлайл. Она писала, что если он говорит правду, уверяя ее в своей любви (она ведь тоже его любит, это действительно так, пусть он об этом не забывает), то поймет ее и примет вещи такими, какие они есть. «Узы, скрепленные долгом, порвать невозможно», — писала она. Карлайл так и не понял до конца, что имела в виду Айлин: их отношения или свою новую жизнь в Калифорнии. Слово «узы» ему было ненавистно. Или она считает, что они с Карлайлом заключили некий деловой союз? Видно, Айлин не в своем уме, если болтает такой вздор, думал он. Он еще раз перечитал это место, скомкал письмо и выбросил. Но потом одумался, извлек его из мусорного ведра и положил вместе с другими ее письмами и открытками в коробку, стоявшую в его шкафу на полке. В одном из конвертов была ее фотография — Айлин в шляпе с изогнутыми полями и в купальнике. Там же хранился ее карандашный рисунок, выполненный на листке плотной бумаги: на берегу реки, прикрывая руками глаза и опустив плечи, стоит женщина в просвечивающем платье. Карлайл предположил, что это изображена сама Айлин и поза ее должна выражать глубокую скорбь по поводу случившегося. В колледже она изучала изобразительное искусство и, давая согласие быть его женой, предупредила, что не намерена зарывать свой талант в землю. Карлайл ответил, что вовсе не хочет, чтобы она его зарывала. Таков ее долг перед самой собой, сказал он. Долг перед ними обоими. В те дни они любили друг друга. Он был убежден, что любили. Не мог и представить себе, что сможет полюбить кого-нибудь другого так же сильно, как любил ее. И чувствовал, что и она его любит. И вот через восемь лет супружества Айлин ушла. «По зову таланта», — написала она ему потом.

Поговорив с Кэрол, он заглянул в комнату, где спали дети. Затем прошел на кухню и налил себе выпить. Хотел было позвонить Айлин, рассказать ей об истории с няней, но передумал. Разумеется, ее телефон и адрес у него были. Но звонил за все время только один раз, а писем вообще не писал. Отчасти потому, что растерялся, оставшись один с детьми, отчасти же потому, что был зол и чувствовал себя уязвленным. Однажды, еще в начале лета, изрядно выпив, он не побоялся показаться смешным и позвонил. К телефону подошел Ричард Хоупс. «Привет, Карлайл, — сказал Ричард таким тоном, будто Карлайл — его приятель. Потом, словно опомнившись, добавил: — Одну минуту, хорошо?» И позвал к телефону Айлин. «Как дела, Карлайл? — спросила она. — Как ребята? Расскажи о себе». Он ответил, что ребята здоровы. Не дав ему договорить, она заявила: «Они-то здоровы, я знаю. Сам-то ты как?» Потом стала уверять его, что впервые за долгие годы почувствовала себя в своей тарелке. Ей хотелось знать, как себя чувствует он и какой у него гороскоп. Впрочем, в его гороскоп она уже заглядывала и уверена, что скоро в его судьбе произойдет перемена к лучшему. Карлайл слушал, с трудом веря своим ушам. Потом сказал: «У меня больше нет времени, Айлин» — и повесил трубку. Минуту спустя телефон зазвонил, но он не подошел. Когда звонки прекратились, он снял трубку и не вешал до тех пор, пока не закончил приготовления ко сну.

И вот сейчас у него снова появилось желание позвонить ей, но он боялся. Он все еще скучал по ней и хотел бы поделиться своими переживаниями. Жаждал услышать ее ласковый, спокойный голос — не ту маниакальную чушь о гороскопах, которую слышал несколько месяцев назад; но он опасался, что если наберет сейчас номер, то к телефону опять подойдет Ричард Хоупс. А уж его-то голос Карлайлу совсем не хотелось слышать. Ричарда, прослужившего в одной с ним школе три года, Карлайл считал когда-то в некотором смысле приятелем. Хотя бы потому, что обедал вместе с ним в преподавательской столовой и беседовал о Теннесси Уильямсе и фотографиях Ансела Адамса. Но если бы даже трубку взяла Айлин, разговор она, возможно, снова повела бы об его гороскопе.