Соблазнительный шелк - [93]

— Он легко прошел сквозь толпу, отшвыривая тех, кто не успел убраться с дороги, — добавила Леони. — А ведь ему уже за шестьдесят.

— Но он вел себя, как Зевс, — восхитилась Софи. — Такой же грозный и величественный. Он подошел прямо к дерущимся и предложил им не ставить себя в дурацкое положение.

— Но они не слушали, — сказала Леони.

— Оба жаждали крови, — добавила Софи. — Как волки.

— Ни один из собравшихся вокруг джентльменов не рискнул разнять их, — сказала Леони.

— А лорд Харгейт встал между дерущимися, — продолжила рассказ Софи. — Он оказался на пути кулака Лонгмора, но ловко уклонился от удара — о, Марселина, жаль, что ты этого не видела, — а потом схватил Лонгмора за руку и оттащил от Кливдона. А один из джентльменов, который был с ним, вероятнее всего, его сын, поскольку черты лица и фигуры очень похожи, схватил Кливдона.

— В общем, их с трудом растащили.

— Кто-то из свиты графа пригрозил, что зачитает закон об охране общественного порядка[2]. В общем, мы ушли. — Софи допила бренди и налила себе еще.

— Думаю, понятно, из-за чего все началось, — вздохнула Марселина. — Лонгмор пожелал отомстить за честь сестры.

— Но с какой стати? — удивилась Софи. — Все считают, что леди Клара и сама прекрасно справилась.

— Тогда что же спровоцировало драку на Сент-Джеймс-стрит? — спросила Леони.

— Кто знает? Разве мужчинам нужна разумная причина? Они оба были в плохом настроении. Вот и подрались. Бьюсь об заклад, что теперь они вместе пьют.

— Софи, а почему у Лонгмора плохое настроение? — спросила Марселина. — Ты сказала, что он был здесь?

— Да, ему захотелось прочитать мне нотацию по поводу бала. Он назвал меня предательницей и шпионкой Тома Фокса, следившей за его сестрой и другом. Я сделала вид, что не понимаю, о чем речь. О, Марселина! — На ее очаровательном личике появилось выражение раскаяния. — Мы ужасные сестры! Услышали о драке и сразу бросились смотреть — маленькие кровожадные кошки, и оставили тебя одну с разбитым сердцем.

— Не глупи, — поморщилась Марселина. — Прибереги драматический тон для газет.

— Но расскажи нам подробно, что случилось, дорогая. — Софи поставила стакан, опустилась на колени рядом с Марселиной и взяла ее за руку. — Что именно сказал Кливдон? Что ответила ты? И почему ты делаешь вид, что твое сердце в полном порядке?

Кливдон-Хаус, воскресенье, 10 мая, 3 часа утра

В доме было темно. Все его обитатели, кроме одного, спали. На столе горела одинокая свеча, а за столом сгорбилась фигура в халате. Перо со скрипом бегало по бумаге.

Герцог Кливдон сделал все от него зависящее, чтобы в кровь избить Лонгмора. После этого они выпили две… или четыре бутылки бренди, но он все равно пришел домой трезвым. Казалось, во всем мире не хватит спиртного, чтобы заглушить боль в сердце, успокоить совесть и позволить ему наконец уснуть.

С болью в сердце ничего не сделаешь. Остается только терпеть.

Совесть — другое дело.

Стремление успокоить совесть привело Кливдона в библиотеку.

Еще не взяв в руки перо, чтобы написать Кларе, он понял, как должно начаться письмо.

«Мадам, получив это письмо, не тревожьтесь, оно не содержит ни повторного выражения тех чувств, ни возобновления тех предложений, которые вызвали у вас вчера столь сильное неудовольствие».

Это начало письма мистера Дарси к Элизабет Беннетт из «Гордости и предубеждения», любимого романа Клары. Кливдон мог легко представить улыбку, с которой она прочитает эти строки. Далее он продолжил своими словами:

«Я был неправ, сделав предложение, а ты была права абсолютно во всем. Но ты не сказала и половины того, что могла сказать. Наши зрители должны были услышать, как я тысячи раз принимал тебя, как само собой разумеющуюся часть своей жизни, как испытывал твое терпение, думал только о себе, а вовсе не о тебе. Ты всегда была верна мне — все время, что я тебя знаю, а я был верен только себе. Когда ты горевала об утрате бабушки, которую — я это знал — горячо любила, я покинул тебя и уехал на континент. Я ожидал, что ты будешь ждать меня, и ты ждала. И как я отплатил тебе за бесконечное терпение и преданность? Невнимательностью, бесчувственностью и ложью».

Кливдон писал, как был несправедлив к Кларе. Она, и только она, привнесла в его жизнь радость и свет, когда он был одиноким несчастным мальчишкой. Ее письма скрашивали его дни. Она была дорога ему, и это никогда не изменится, но они друзья, и ничего больше. Конечно, в глубине души он знал, что этого недостаточно для брака, но так было проще, поэтому он и выбрал этот путь. Он лгал и ей, и себе, поскольку был трусом.

Он признал все свои бездумные и недобрые поступки и в заключение написал:

«Мне очень жаль, дорогая, поверь. И я надеюсь, что когда-нибудь ты найдешь в себе силы меня простить, хотя понимаю, что для этого нет ни одной разумной причины. Всем сердцем я желаю тебе счастья и бесконечно сожалею, что не могу его тебе дать».

Подписался он, как уже вошло в привычку, инициалами.

Затем сложил письмо, написал адрес и оставил на подносе, чтобы слуги отправили утренней почтой.

Осталась только боль в сердце.

Глава 17

«Опыт, мать истинной мудрости, давно убедил меня в том, что настоящая красота лучше различается настоящими судьями; а ухаживания чувствительного любовника являются лучшим комплиментом для женщины с головой».