Собирал человек слова… - [9]

— из всех орудий одной стороны.

^{Марс — дощатая или решетчатая площадка у топа (вершины) мачты.}

^{Марсель — второй снизу прямой парус.}

^{Пеленги (брать) — замечать глазом по компасу направленье от себя предмета.}

^{Салинг — вторая площадка мачты, на втором колене ее (стеньге): четыре накрест связанные бруска.}

^{Секстан — угломерный снаряд для наблюдения высоты и взаимного расстояния светил.}

^{Снасти (корабельные) — все веревки, идущие на вооруженье (см. Такелаж).}

^{Сплеснивать (снасть или веревку) — срастить, сплести два конца в одно, скрепить без узла, проплетая концы прядей взаимно.}

^{Такелаж — снасти, все веревочное вооруженье, снаряженье корабля. Стоячий такелаж — служащий для поддержки мачт и их продолженья. Бегучий такелаж — который тянется, коим управляют парусами, ходом.}

^{Фок-мачта — передняя.}

^{Фрегат — трехмачтовое военное судно об одной закрытой батарее.}

^{Шкуна — мореходное судно о двух наклонных назад мачтах.}

^{Шлюп — военное судно, близкое к фрегату.}

ВОЗВРАЩАЕМСЯ К НАЧАЛУ

И вот мы снова в широком заснеженном поле, в не помеченной на картах точке у Зимогорского Яма, где началась биография Даля.

1819 год.

Бриг «Феникс» давно возвратился из плавания — сонно покачивается в Кронштадтском порту.

Отмылась с ладоней смола. Шея снова привыкла к тесному высокому воротнику. Опять противный свист розог в ушах. Когда гардемарин выходил из корпуса, начальство требовало с отца деньги за розги, потраченные на воспитание сына. Оказывается, розгам и ударам вели счет.

Теперь все позади — классы, скамья, воспитатели, парадная зала, в которой может маневрировать батальон, выпускные экзамены — геодезия, кораблестроение, морское искусство.

В море приходят с суши. Чтобы стать морским офицером, Даль пересек Россию с юга на север. Теперь он направляется с севера на юг — из Петербурга обратно в Николаев, на Черноморский флот.

Едет один: младший брат Карл еще на год остался в корпусе. Это хорошо. Карл мог помешать Владимиру записать услышанное от ямщика слово. Карл не был чудаком.

Сейчас важно, что Даль едет один.

Играть «в море» не с кем. Да и незачем. Море больше не игра. Работа.

Сани идут легко, словно под парусом. Мичман Владимир Даль жмется от холода, постукивает ногами, дует на руки. Ямщик, утешая, тычет кнутовищем в небо: «Замолаживает»…

Даль выхватывает книжечку, записывает слово, принимает решение на всю жизнь.

В старости ему казалось, что решение пришло неожиданно. Однако оно было подготовлено.

«Замолаживает» — не первое слово, записанное Далем. Еще в корпусе он заносил в тетрадку непонятные слова, услышанные от кадетов.

Из ближних и дальних губерний везли мальчиков в корпус. Они приносили в классы и спальни язык, который слышали и на котором говорили в своих степных и лесных поместьях. Поэтому в книжечку Даля попадали слова новгородские, тамбовские, вологодские, владимирские. И еще такие, которые родились в самом корпусе и никому, кроме кадетов, понятны не были, — вроде «вагана».

Даля в корпусе называли «дразнилой». Иные злились на него. Он был охотник подразнить товарища. Очень точно изображал других. Голос, манеры, жесты.

А нет ли мосточка между этой чертой Даля и делом его жизни?

Уметь мгновенно схватывать суть того, с чем встретился, — разве не нужно это, чтобы тотчас понять, почувствовать самобытную красоту и точность нового слова?..

Решение Даля было скорее всего подготовлено, как подготовлены почти все решения, даже те, которые кажутся неожиданными.

Но решение пришло в голову Далю вместе со словом «замолаживает» — так и получилось, что оно для Даля самое главное слово.

Сделаем вид, будто и мы не знаем о тех других, что были записаны раньше. Мы и правда успеем забыть о них. От мартовского морозного дня, затерянного в новгородских снегах, до рождения словаря — целых четыре десятилетия. Еще долгую и непростую жизнь предстоит нам прожить с Далем. Биография только начинается.

Вразумись здраво, начни рано, исполни прилежно.

МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ

ПОРТРЕТ

Слышим или читаем: «Пушкин» — и тотчас видим его. Видим юношу лицеиста, в волнении закусившего перо, опального поэта, идущего с тяжелой палкою в руке из своего Михайловского в Тригорское, усталого камер-юнкера на царском балу.

Имя «Толстой» вызывает в воображении образ молодого севастопольского офицера, старика на пашне или за письменным столом.

С Далем сложнее. Говорим: «Даль», а вспоминаем четыре тома словаря на книжной полке.

Портретов почти не сохранилось. Описаний тоже очень мало. Знают Даля по известному портрету Перова. Но там Даль — длиннобородый старец на закате жизни. Мы с таким пока не знакомы. Мы знакомы с молодым Далем.

Много лет спустя Даль опишет себя в рассказе «Мичман Поцелуев». Герой рассказа тоже едет из Морского корпуса в Николаев, на Черноморский флот. Наружность мичмана обрисована очень приблизительно, двумя-тремя штрихами: курчавые волосы, белое лицо, голубые глаза. Поцелуев — юноша благонравный, скромный и чулый, то есть мягкого нрава, послушный — тише воды ниже травы. Однако Даль сообщает тут же: его герой — юноша хоть и смирный, но острый. Это, наверно, не про поведение, а про склад ума.

Из скупых воспоминаний тоже кое-что узнаем о наружности Даля: он человек всегда спокойный, слегка улыбающийся; у него огромный нос, умные серые глаза. Этим воспоминаниям стоит поверить. Их автор обладал поразительной точностью взгляда. Его имя — Николай Пирогов. Даль был дружен с великим хирургом.