Со щитом и на щите - [31]

— Я тоже про тебя такое знаю… — бросаю многозначительно, чтобы только поддеть его.

— Что ты знаешь? — настораживается Федька.

— Думаешь, не видел, как ты козу доил? Чтобы хозяйка не увидела…

Меня спасают только ноги. Да еще то, что двери были открыты. Федька как бешеный гонялся за мной, но, куда там, догнать не мог. И когда он, задыхаясь, останавливался, я тоже делал передышку:

— Козодой! Козодой! Вот расскажу в школе, как ты козу выдоил, будешь тогда знать, как я не стану отличником!

Федька срывается с места. Если бы он меня поймал, то, конечно, убил бы. Ну а ко мне сейчас же возвращается хорошее настроение и уверенность, что отличником я все-таки буду. Назло Федьке.

Решил с понедельника начать. В середине недели как-то не с руки: оглянуться не успеешь, как уже суббота. Пусть уж погуляю напоследок, сил наберусь, ведь придется и днем и ночью спину гнуть.

Домой возвращались с Федькой в разных вагонах: я никак не мог простить его неверия. Поэтому, наверно, дома но выдержал и поделился с братом своими намерениями.

— Не веришь?

Сергейка сказал, что верит, только сказал как-то безразлично — отцепись, дескать. Мастерил сейчас для самоходного катера реактивный двигатель: коробка из-под зубного порошка «Пионер» с впаянной в нее металлической трубкой. А когда он чем-нибудь увлечен, все остальное ему до лампочки. Мне же необходим сочувствующий слушатель.

Разве что маме сказать?

До сих пор я имел намерения рассказать ей, когда стану отличником. А лучше даже вовсе ничего не говорить, а только показать аттестат с отличием. Чтобы мама глазам своим не поверила.

Но когда это еще будет! Нет, надо обязательно сегодня сказать, а то, может, не смогу и заснуть.

Мама в это самое время перестилала постель, белье меняла. Захожу сбоку и говорю как только удается равнодушно, вроде бы все это мне раз плюнуть.

— Знаешь, что я задумал?

— Что же это ты надумал?

— Стать отличником!

Всего мама от меня ждала, только не такого.

— Ты хочешь стать отличником? — переспросила мама, не веря, наверное, своим ушам.

— Может, не веришь? — в свою очередь спрашиваю я обиженно.

Мама торопливо отвечает, что верит. Но это так неожиданно для нее…

— А ты, я вижу, вовсе не рада, — все еще дуюсь на маму.

— Да что ты, глупенький! Как может мать не радоваться сыну-отличнику.

У мамы на глазах уже слезы. И смеется она, и вот-вот расплачется. Обнимает меня за плечи, взволнованно приговаривает:

— Боже мой, какой ты вымахал! Думала ли я когда-нибудь, что у меня такой сын вырастет?..

Мне становится так хорошо, будто я уже отличник. И все трудности, которые мне предстояло побороть, давно остались позади.

Мы долго сидели рядом на кровати, мама ее так и не успела застлать. Одеяло сползло на пол, да мама о нем и забыла, а я боялся наклониться, чтобы не сбросить мамину руку, что лежала у меня на плече. Мы мечтали об институте, в который теперь-то я обязательно попаду…

Потом мама поднялась, ласково провела ладонью по моим вихрам:

— Ложись спать, отличник мой золотой.

Я быстренько разделся, нырнул в постель и, согретый мыслью, как хорошо быть отличником, почти сразу заснул.

Проснулся окончательно убежденный, что мое намерение в скором времени исполнится. К тому же мама испекла такой высокий, такой румяный пирог, что я уже просто не мог не стать отличником.

Наевшись пирога, вышел на улицу. Первой, кого я встретил, была Сонька. Небрежно с нею поздоровался. Она же блеснула на меня глазами и ехидно спросила:

— Что это ты вроде кол проглотил?

Сонька осталась Сонькою, хотя и вымахала, нечего сказать — совсем девица. Хотел мимо пройти, не заводиться с нею, однако не выдержал.

— Попробовала бы ты вытянуть в нашей школе на отличника!

— На отличника? Ты? Ой, держите меня, а то сейчас упаду!

Раскрыла рот, хохочет, аж эхо по улице катится. И на что только я с нею связался? Знаю ведь, что она за штучка.

Поскорее ухожу от нее, а она вслед кричит:

— Как «отлично» получишь, шли телеграмму!

А-а, чтоб ты треснула! Сразу все настроение испортила.

Встретил Ванько, и на душе стало веселее. Ванько вырядился по случаю воскресенья, будто собрался для газеты фотографироваться. Начищены до блеска ботинки, черные суконные брюки, черная шинель с медными пуговицами, да еще новенькая фуражка с бархатным околышком и лакированным козырьком. Морозище на дворе, аж трещит, запросто уши отморозишь, а Ванько хоть бы что: вовсе не холодно, говорит.

— Это что! Попробовал бы ты на паровозе! Мороз не мороз, а хоть умри, выглядывай… А скорость знаешь какая? Семьдесят километров, да еще против ветра!

С завистью смотрю на Ванько. Вот кому повезло! Но есть чем похвастаться и мне.

— А мне пришлось все-таки отличником стать. Не очень-то хотелось, но что поделаешь, если в институт без испытаний принимают.

— Тяжело, наверно? — сочувствует Ванько.

— Не так чтобы слишком тяжело, канительно только. Как чего-нибудь в классе не знают, так все учителя сразу ко мне: помогай… Будто я за всех должен думать! А когда приезжает инспектор, то меня только и спрашивают…

Ванько смотрит на меня с уважением. Что значит верный друг: что бы ты ему ни наплел — поверит и глазом не моргнет! Думаю, что бы еще ему сказать, и вспоминаю встречу с Сонькой. Как она хохотала и про телеграмму кричала.