Сны Ocimum Basilicum - [89]

– Что там у тебя? – поинтересовалась Зара.

– В скалах нашла. Наверное, нужная вещь для игры.

– Мне казалось, у нас уже есть всё, что нужно, – сказала Мари и протянула руку. Валида отдала ей свёрток. Все столпились вокруг. – Так… что тут у нас…

– Они должны были что-то ещё найти? – шёпотом спросил один координатор другого.

– Не помню. Кажется, нет.

– Я тоже не помню.

В пакете оказались какие-то сухие листья, целый ворох.

– Это чай? – спросил Гасан с надеждой – такой роскоши, как чай, игрокам не полагалось.

– На чай вообще не похоже. – Мари двумя пальцами подняла один сморщенный лист. Внимательно изучила, понюхала и рискнула попробовать на вкус. И тут же выплюнула. – Мерзость. Это точно не для еды и не для питья.

– Тогда это, наверное, можно курить! – обрадовалась Валида.

– А кто-то из нас курит?

– Я – нет, – призналась Валида.

– Тогда чего строишь из себя знатока? – рассердилась Зара.

Они передавали подозрительные листья друг другу, растирали между пальцами и нюхали, но ни к какому заключению так и не пришли. Тогда Гасан взял всю охапку и бросил в огонь – никто и пикнуть не успел.

– Зачем ты это сделал?! – закричали Мари и Зара.

– Не знаю, – сказал Гасан и закашлялся – дым от горящих листьев совершенно забил ему лёгкие. Что ответили ему, он уже не услышал – сознание провалилось в абсолютную черноту, какой он и вообразить не мог, а тело осталось где-то далеко, словно его никогда и не было. Гасана обуял ужас. «Я умер и даже не попрощался с семьёй», – успел подумать он, прежде чем, попытавшись вспомнить лица родных, понял, что больше не знает, как выглядит материальный мир, а через мгновение, длившееся вечность, он забыл, что являлся раньше человеком и что когда-то у него была семья. Он парил в неизбывной пустоте – он и сам был пустотой – и пытался рыдать, ибо ясно явилось ему осознание того, что так ему и дрейфовать точкой в пространстве, абсолютным нулём, до скончания времён, хотя здесь не было времени. А потом Гасан вдруг обнаружил, что у него есть ноги, до которых во что бы то ни стало нужно дотянуться. Всю оставшуюся силу духа он вложил в это стремление. Но чем отчаяннее Гасан пытался дотянуться – хотя бы взглядом – до ног, тем больше от него они удалялись, вытягиваясь, словно железнодорожные рельсы. Одновременно с этим они начали как будто гореть; поначалу стало тепло, и Гасан несказанно обрадовался этому свидетельству существования физической реальности, но жар нарастал и стал нестерпимым. У самого горизонта, где маячили его пылающие ступни, Гасан разглядел свет. Свет причинял боль, но в нём было избавление, в нём была жизнь, и Гасан потянулся той частью пространства, где предположительно должны были находиться его руки, к этому свету. И, должно быть, ему это удалось, потому что белое пятно ширилось, заполняя собой пустоту, и вот уже в нём стали различимы другие цвета – жёлтый и оранжевый. Гасан поймал свои ступни и перекатился на спину, принявшись раскачиваться враскорячку, как младенец. Он вспомнил, что существует. Затем он увидел небо, и освещённые огнём дрожащие скалы, и Валиду, Зару, Мари. Облегчение от того, что он вернулся в привычный мир, показалось Гасану самым прекрасным чувством на свете, и его не омрачил даже тот факт, что его ноги попали в костёр и его кроссовки подгорели и оплавились. Гасан перевернулся на живот и принялся неистово целовать холодную колючую землю.

Именно в тот момент, когда странные листья оказались в огне, Зара достала зеркальце и поднесла его к носу. Ветер плеснул ей пригоршню дыма в лицо. И мир распался. Тело Зары стало тяжёлым, словно она находилась не на Земле, а на Юпитере. Рука, удерживающая зеркало, исчезла, а само зеркало выросло до небес и многократно умножилось, заключив Зару в додекаэдр, и вокруг себя она видела только свои бесконечные копии, теряющиеся в зелёной глубине. Копии повторяли её движения, но с возрастающим по мере их удалённости опозданием, слово волна пробегала по многомерному океану во всех мыслимых направлениях. Ей захотелось выбраться оттуда; она резко обернулась и увидела свой собственный затылок. Отражения вдруг перестали подчиняться Заре. Корча ей жуткие рожи на прощание, они начали разбегаться в разные стороны, и каждое словно забирало с собой часть её души, пока Зара совсем не забыла, кто она и что здесь делает. Зеркала растворились, и Зара обнаружила, что по шею зарыта в землю, точнее, в вязкую массу, определения которой она никак не могла найти – словно её тело было какой-нибудь морковью. Кругом, насколько хватало глаз, простирались чудовищные грядки, засаженные другими Зарами – её точными копиями. Между грядками ходила исполинская женщина, иногда она наклонялась и выдёргивала из земли очередную кричащую, протестующую «Зару» за волосы. Настоящая Зара попыталась объяснить страшной женщине, что всё это ошибка, что она – единственная, других таких быть не может, что ей не место среди подделок. Женщина обернулась на её жалкий голос и со спокойной насмешкой начала объяснять ей, почему Зара вовсе не единственная и место ей именно на грядке. А затем схватила её за волосы и потянула. Вязкая масса неохотно отпустила её тело, но оно стало лёгким, Зара снова могла шевелить руками и ногами, а потом всё вернулось на место – свет костра, холодный воздух и трава под ладонями. Лицо Зары было залито потом, и её трясло, словно в лихорадке.