Снимая маски псевдонимов - [37]

Чтоб в жизни совсем не пропасть.

Скитались, порой голодали,

Довольствуясь скудной едой,

И горькое зелье вкушали

Из кружки заветной одной.

Их знали в деревнях и селах,

И в дальних глухих хуторах.

Один был с усмешкой веселой,

Другой — с вечной грустью в глазах.

Но все в нашей жизни так зыбко,

А к музыке злоба глуха.

Сгорела в Освенциме скрипка,

Гармошку порвал вертухай.

Начало мая

Мы вспоминаем павших, что прекрасно,

Но забываем о живых.

О выживших, не менее причастных

К победам. Вспомним их,

Плативших дань здоровьем, кровью,

Пустивших молодость в распыл,

Они простят вину сыновью:

Тот вроде помнил, но забыл…

Но все равно обида гложет

И он забыть, забыть не может

Про каждый распроклятый год —

Осколком вспоротый живот,

Мозг друга на своем лице,

Гниющих запах ног — гангрена,

О замполите-подлеце —  —

Ну, в общем, все обыкновенно,

Что происходит на войне.

…Ты дожил? Радуйся весне.

Тяжел в медалях старый китель…

Не мертвые, живые, нас простите.

Разлучить не смогли

Говорят: не цыган ты, гитару оставь!

                             Я и так за нее не берусь.

Только знаю, что эти семь струн золотых

                            мне развеют еврейскую грусть.

Засверкают монисты, застонут лады,

                              разгуляется вольный мотив.

Зазвучит голос чистый, о нотах забыв,

                     подпоют «ой, ныны, ой, дыды».

Я с цыганами с юности дружбу водил:

                               Рома — я, и ромы — они.

Языку обучался, вместе ел, вместе пил,

                              коротали и ночи, и дни.

И с каким нетерпеньем момента я ждал,

                                        усмирив свою белую кость,

Когда кто-то гитару свою доставал,

                                     когда сердце за ворот рвалось.

Сколько раз нас с Земли выметал ураган,

                                 но опять поднимались мы в рост.

Знаю: в каждом еврее — цыган,

                                      а в цыганах живет Холокост.

И пусть каждый, блуждая, шел своей колеей,

— нас пытали, травили и жгли,

Но с гитарой и скрипкой — нашей общей душой

— разлучить, разлучить не смогли.

«Цветет в еврейских городах арабская сирень…»

Цветет в еврейских городах арабская сирень.

Прозрачны нежные цветы и призрачна их тень.

Чтоб погадать, не будешь ты срывать их лепесток,

Ведь ничего не предсказать: Восток и есть Восток.

Святые книги бы собрать как лепестки в цветок,

И пусть бы каждый выбрал то, на что укажет Бог.

Тогда без боли и обид настал бы этот день:

В арабских городах цвела еврейская сирень.

«Не умирая, не воскреснешь…»

Не умирая, не воскреснешь,

Не погибая, не поймешь,

Что в нашей оболочке грешной

Есть то, что смертью не сотрешь.

Живешь вполглаза и вполуха,

Но ищешь истину, как брод,

Найдешь ее в лакуне духа,

И он тебя переживет

В идеях, мыслях, откровеньях,

Людьми подхваченных, в делах.

Как продолжение творенья,

Ты будешь жить, пусть тело — в прах.

«Ты хочешь помолиться? Ступай молиться в поле…»

Ты хочешь помолиться? Ступай молиться в поле.

Иди в леса молиться, в заречные луга.

Пусть травы и деревья с твоей сольются болью,

Ветра, дожди, метели в ней станут помогать.

Молиться можно в храме, но в нем не так раздольно,

Под крышею твой голос печально одинок,

А бэк-вокал природы, где будешь петь ты сольно,

Тебя поддержит дружно, чтобы услышал Бог.

«Посижу под цветущей я грушею…»

Посижу под цветущей я грушею

В тишине, никуда не спеша,

И к незлобному сердцу прислушаюсь,

Убеждаясь, что жизнь хороша.

Все бегом и бегом, и, умаявшись,

Вдалеке от земной красоты,

Впопыхах, второпях ты листаешь жизнь,

А страницы ее все ж пусты.

Все поступки, желания мелочны,

Так обыденна их круговерть,

Да кому интересны те перечни?

Спишет главный бухгалтер все — смерть.

Ты лови золотые мгновения

И в природе на миг растворись,

Моментально отбросишь сомнения

И поймешь, за что любишь ты жизнь.

Такова жизнь

Младенцем с кулачками сжатыми

Пришел я в мир, готов к борьбе,

И с телом, не прикрытым латами,

Ввязался в бой, не оробев.

Искал себя, встречался с бедами,

Порой был счастлив. Как ни глянь,

Меж пораженьями, победами

Стирает время часто грань.

Останешься лишь с тем, что сделано,

На что хватило скромных сил,

И может быть, не все потеряно,

И может быть, не зря прожил.

В день скорбный действа похоронного,

Когда угаснет естество,

Уйду с раскрытыми ладонями,

Не взяв с собою ничего.

«По улице идет прохожий…»

По улице идет прохожий

А в луже — на него похожий,

То дождь удвоил наши рожи,

То юмор марта налицо.

И кажется, что мир несложен,

Что к нам он даже расположен.

Весна, не отпускай ты вожжи,

Ты рук не разжимай кольцо.

«Ничего не обещаю…»

Ничего не обещаю,

Ничего не попрошу,

Мудрых истин не вещаю,

Птичкам хлеба накрошу,

Накормлю котят, собачек,

Небу, морю поклонюсь,

Может кто по мне заплачет,

Загодя я извинюсь.

И уйду незримой тропкой,

Как уходят все подряд.

Вечною вселенской топкой

Звезды над людьми горят.

«Ты набираешь телефоны…»

Ты набираешь телефоны,

Перебирая номера,

И слышишь погребальным звоном:

«Он умер… Нет его… Вчера…».

А предвкушал его ты голос,

Родной до боли и живой.

Один ты будешь скоро колос

На поле, названном Землей.

Но днем и ночью ты упрямо:

— Откликнись! Я тебя зову! —

Отправить телефонограмму

Стремишься, как бы наяву.